Евгений Богданов: Люкс-мадера-фикус

Общение мое с Чузыркиным началось с конфуза. Поскольку я считал себя единоличным хозяином половины дома, то тотчас же и выкинул в выгребную яму грязную банку со скорлупой, по всей видимости куриной. И оказалось, поступил опрометчиво: Чузыркин собирал яичную скорлупу как минеральную подкормку для кур.

-- Неужто этот идиот выбросил? -- возмутился он, стоя у края ямы.

Я сказал, что сделал это я -- по неведению. И поинтересовался, о каком идиоте идет речь.

-- Да об этом, о Николае, о Квасове, -- сердито сказал Чузыркин.

-- Но тут нет никакого Николая Квасова, -- удивился я. -- И не должно быть по условиям нашего с вами договора.

-- Да его фактически, будем так сказать, и нету... -- замялся куровод. -- Он у тебя в зимней кухне базируется.

Зимняя кухня была заперта на ключ, пользовался я летней, расположенной на веранде.

Излишне говорить, что информация о неведомом сожителе мне решительно не понравилась.

-- Да ты не переживай, -- поспешил успокоить меня Чузыркин. -- Он тихий, особенно когда из ИТК вернулся.

-- Из ИТК?!

-- Из исправительно-трудовой колонии. -- И, не зная, чем еще положительно охарактеризовать, прибавил: -- А уж когда впадает в оцепенение, его вообще не слышно. Лежит и курит. Что с него взять, с ненормального...

-- Он еще и ненормален? -- механически переспросил я, задумываясь. О чем -- объяснять излишне.

-- Ну да! -- ухватился за вопрос Чузыркин. -- Ведь он такое отчудил восемь лет назад -- все Домодедово на ушах стояло!

И тотчас принялся излагать драматическую историю влюбленной пары и двух оставшихся не у дел супругов.

Услыхав имена действующих персонажей, в частности Юлии и Романа, я по ассоциации вспомнил название шекспировской пьесы -- в том его виде, как оно было впервые переведено на русский: "Роман и Улита". Улита -- Джульетта, греческий вариант -- Юлия; Роман -- Ромео. Да и страсти в драме Юлии и Романа -- не говоря уж о Квасове и Людмиле Федоровне -- по своему накалу показались мне тоже достойными темперамента английского драматурга.

Вдруг Чузыркин прикусил язык. Во двор вошел незнакомец -- высокий, седой, коротко стриженный, лет пятидесяти. Одет он был в серый костюм в полоску и вишневый галстук, в одной руке нес дипломат, перехваченный проволокой, в другой -- пластиковый пакет, скорее всего с продуктами. Увидев нас, сухо поздоровался, достал с притолоки самопростейший ключ и отомкнул дверь, как я понял, в зимнюю свою кухню.

Чузыркин, сославшись на дела, улизнул к себе, а минут этак через десять незнакомец вышел во двор уже в спортивном трико и с мокрыми волосами. Теперь морщины на его загорелом лице были сложены в самую что ни на есть приветливую улыбку, глаза смотрели ясно, доброжелательно.

-- Не буду темнить, -- произнес он сиплым, прокуренным голосом. -- Я Квасов Николай Иванович. Можно просто Коля.

Он протянул ладонь, покрытую ороговевшей кожей, по твердости не уступавшей наждаку.

Я назвался одним именем, без отчества и фамилии, пожал "наждак".

-- Чузыркин сказал, что тут будет жить не то профессор, не то продюсер, а я гляжу -- нормальный мужик, -- заметил он. -- У нас на зоне таких уважали. Так ты профессор или продюсер?

Я тоже не стал "темнить", честно сказал: писатель.

С достоинством откланявшись, он скрылся за дверью кухни. Вскоре оттуда послышался богатырский храп.

-- Теперь фактически неделю ты его не увидишь, -- заверил меня появившийся вновь Чузыркин. -- А то и две. Ну разве что ночью, когда в дежурный магазин пойдет. Или поутру -- в туалет. Так что живи, будем так сказать, спокойно!

Спокойно ли, беспокойно ли -- ничего другого мне и не оставалось, деньги по неопытности я заплатил вперед.

Одичав в Москве без живой природы, лишенный радости мышечного труда, я с азартом взялся за обустройство быта. С утра до вечера, да и ночью тоже, мысли мои витали не вокруг фабулы и сюжета давно задуманного романа, а исключительно вокруг дачных преобразований. Я размышлял, как усовершенствовать люфт-клозет, что предпринять, чтобы дверь на веранду отворялась плавно, без скрежетания о половицы. Разделочный столик возле плиты сколочен был на живую нитку -- следовательно, нужно было укрепить столик. В починке нуждались и стулья, и табуретки. Также надо было зашить хоть бы тем же штапиком щели в стенах веранды, перевесить светильники, прибить крючки, заменить прокладку в водопроводном кране -- да мало ли дел в хозяйстве!.. Я вкопал стол под яблоней, установил скамейку, наладил уличный рукомойник. Чузыркин, поначалу ревниво отнесшийся к моей самодеятельности, смекнул, что она ему только на руку, и, когда я удачно вписал каменную ступеньку к хозяйственному сараю, удостоил искренней похвалы: