Сергей Шаргунов: Ура !

У нас будут красивые дети. Образцовая семья. И сгинет наваждение алкоголя, наркотиков, распад остановится. Я ведь наступательная железная личность, буду качать мышцы. Курить я уже бросил. Я смогу работать, как весело и исправно работал лет в семнадцать. Так и вижу нас: Шаргунов, Мясникова. Лену привезу в Москву.

Улыбчивые, мы с ней глубокой ночью пройдем по ветреной и сиротливой Красной площади. Продолжим наш длинный поцелуй на этой серой площади, когда нет там никаких людей и бегают собачьи стаи...

ПРОИСХОЖДЕНИЕ КРИКА

Происхождение "ура!" - тюркское. Переводится: "Бей!" Это "ура!" меня с детства занимало. Яростное, как фонтан крови. В этом слове - внезапность. Короткое, трехбуквенное. Все же захватчики принесли нам простор и поэзию. Мистика простоты. Заряд энергии. Есть слова, которые выплескиваются за свои пределы. Больше и шире, чем слова! Вязко шевелящийся "х..." заставляет себя писать на стене и в тетради. Никуда не убирается. Не вымарать и "ура!". Звуки-инстинкты. В них магия жизни. "Х..." - розовато-сизый, хрипловатый. А "ура!" - атакующе-алое. "Ура-а-а!" - и в ушах сразу глохнет, хохочут кровяные тельца, сердца - скачок! "Ура!" не стормозит, оно летит, бьет на лету! Хрустящая сердцевина арбуза, блик солнца на водной ряби и удар в мясо, в кости, отрывание жизни!

Страшно, когда на тебя орут: "Ура!", темнеет в глазах, и улепетываешь, лишь бы не навалились темной массой, не придушили.

Преподавательница музыкальной школы Валя, всю жизнь переживающая краткий роман с Бродским, утонченное нервное создание... На нее в подъезде набросился насильник, придавил к стене, расстегивая ширинку. Потрясенная, она вдруг выкрикнула: "Ура-а-а!" И... самца как ветром сдуло, только дверь подъезда хлопнула.

Салюты омывают небо, и рвется из глоток вопль. Однажды под гром праздника юная компания окружила мелкого японца.

- Не, а какие твои пацанские понятия? - настаивали они.

Подростки были возбуждены, то и дело они отвлекались от японца, чтобы вбросить в воздух очередную дозу: "Ура!" Японец обморочно улыбался, по лицу его скользили разноцветные отблески. К концу салюта он потерял сознание.

Для скольких этот звук был последним в жизни, сколько душ впитал он в себя. Бежали слепо, цепляясь за свой же крик, и получали пулю, кроваво давясь криком. На войне все кричат: "Ура!" Из отчаянного командирского зова вырастает общий хор, ветвистое могучее дерево. Я предлагаю вам новый Миф. Миф о Древе Ура. Золотистая крона гудит и шепчется над полями войн.

Корни костистые, плоды красные и кора... Толстенная кора!

НИЧЕГО НЕ ИСКАЛИ?

"Не хотите поразвлечься?" - вкрадчиво прозвучало в телефоне. Поразвлечься! На станции "Красные ворота" с купюрой в кармане джинсов я стоял, придавленный к мраморной стене унылым ожиданием. Но вот нарисовалась резвая фигура, Макар, размашистый шаг, на плече раскачивалась сумка. Он налетел, мокрые кроличьи зубы:

- Давно ждешь? Нет? - Я на лету сунул ему руку. - Пойдем, пойдем!- Глаза серенько смеялись и, казалось, шли пузыриками, он тянул меня на эскалатор.

- А Алиса?

- Она наверху, наверху...

Макар весь извивался, с желтым петухом волос, в зеленых штанах-шароварах, усеянных карманами. Он вскидывал кадык: "А мы с Алиской уже с утра гонца послали. Клевый, говорят, товарец".

Над эскалатором плыли щиты реклам.

- Глянь! - Он ткнул меня пальцем в грудь. - Удачное решение, а? Отли-ично! - и причмокнул, как чирикнул.

Это он про какой-то щит.

- Который? - спросил я.

- Эх ты, разиня! Проглядел... - Он хлопнул по плечу: - А ты-то сколько берешь?

Пауза. Что я понимаю в вашем героине... Я пожал плечами.

Мы были уже на улице.

- Алиса где? - Щурясь от ветра, я следовал за проводником. Сочно вгрызаясь в ноготь, он пересекал улицу.

Встали у памятника Лермонтову. Под ногами поэта был барельеф. Серый извивался демон в каменно-узорчатом пламени.

- Так Алиса где?

- О! - вместо ответа сырым ногтем показал Макар. - Супер ваще! Памятник демону! Прикинь?

Я отвернул лицо.

- Мерзнешь? - сверлил за спиной голос. - Мерзнешь. А чего ты оделся по-лоховски? Теплей надо было.

- Как захотел, - буркнул я.

- Эх ты, хоть бы воротник поднял... - И тут же грубые руки схватили меня за шиворот: - Дай хоть поправлю!

- Пусти. - Я отпихнул его и с одной воротниной, поднятой, присел на камень.

- Встань, встань. Машинку себе застудишь. Работать машинка твоя не будет!

Сидел я молча, окаменев, принимая набеги ветра. А он, наклонившись, стал жгуче подмигивать, как при тике.