Сергей Городецкий - Избранные произведения. Том 2

— Шамирам, Шамирам! Сестра моя!

Трубка выпадает из рук Пахчана.

От стука ее он приходит в себя и обводит глазами комнатку. Никакого сада нет. Лепестки цветов съеживаются и опять становятся зернами риса на розовой тарелке. Мутная, липкая вода заливает их и, набухая, вылезает из лохани. Это не вода! Это бурый дым. Дом горит, и цветущий сад высыхает в горячем дыму. Голые ветки, и пламя бросается на них из почерневшего дома. Пахчан вскакивает с тахты, делает несколько неверных шагов. Лампа коптит, выбрасывая струйку огня из черного стекла.

— Хозяин! Хозяин! — кричит Пахчан, не в силах поднять руки к фитилю.

Круглая голова хозяина с внимательными глазами показывается в дверях. Он входит и прикручивает фитиль. Он приносит Пахчану стаканчик чаю. Какой он огромный, этот хозяин! Его тело занимает всю комнатенку. Комнатенка кажется тесной ямой, когда он в ней. Поскорей бы вышел.

— Не надо! Не надо! — говорит Пахчан, когда хозяин начинает заправлять ему новую трубку. — Я сам!

Которая это трубка? Третья или четвертая? Хозяин вышел, а комнатенка не перестает казаться тесной ямой. Стены сближаются, пятна сырости на них расползаются, ее наполняет смрад. Пахчан опускает голову с тахты, и ему кажется, что пол уходит вниз. Да, это яма. Тяжелый дух идет из ямы. Она полна трупов. И среди них труп отца. Пахчан это знает. Отец был в дружине, попавшей в засаду к курдам. Никто не ушел. Но бились так, что по лицам, залитым кровью, никого нельзя было узнать. Все же Пахчан знает, что он найдет отца. Отец был на голову выше самых высоких жителей Вана. Да вот его спина! Рука Пахчана скользит по грязному ковру. Трудно поднять отца, но он выволакивает его из ямы, он обмывает его лицо соленой водой Ванского озера, он роет могилу, он его хоронит на этом безмятежном берегу голубого озера, шепча слова проклятия и мести. Темно-голубые шелковые волны выбрасывают рыжий, табачного цвета песок на берег.

Тихое, тихое озеро. Могила армянских женщин и детей, юношей и стариков из Вана.

Когда отца Пахчана и всех, кто был вооружен, перебили, толпа беззащитных армян в триста три человека кнутами и прикладами была загнана в это тихое озеро.

Тихое, тихое озеро. Могила женщин и детей…

Синева наплывает на Пахчана, и ноги его тонут в рыжем песке. Шатаясь, он встает. Лампа погасла. Стрелка света из-под ковра показывает ему путь. Он выходит в первую комнату. За входной дверью, на улице, от базарных фонариков до звезд разлита оливковая синева вечера. «Вечер! Можно покупать лошадь!» — эта мысль протрезвляет Пахчана. Он расплачивается с хозяином, который разговаривает с седым человеком. У седого человека темно-голубой кисет в руках.

— Гурген! — кричит Пахчан, хватая за руки седого человека. — Ты здесь? Давно?

Изумленные глаза в сморщенных веках поднимаются на него.

— С первыми пришел. Идут, идут, все идут сюда.

— Шамирам, где Шамирам? Ты ничего не слышал про нее?

— Арменак ее видел, был здесь. Больной Арменак.

— Когда был?

— Вчера. Купил лошадь, навстречу народу поехал. Мало нас осталось. Нет Вана. Обугленные камни на месте Вана. Все сюда идут.

Старик говорил глухим голосом, словно не понимая смысла своих слов. В одной руке он держал кисет, другой засовывал куски лаваша в рот, не замечая, что уже давно сыт.

Пахчан больше не слушал его. Он выбежал на базар, схватил за руку первого попавшегося казака и затормошил его.

— Где полигон? Где лошадей продают? Мне лошадь нужна, сильная лошадь.

Рыжебородый гигант, повисая на Пахчане и чуть не сваливая его с ног, завопил:

— Друг ты мой сердечный! Тебе лошадь? Да я тебе такую лошадь добуду — на край света в трое суток доедешь! У нас что хочешь есть, разлюбезный ты человек. Я тебе и лошадь, и вино, и бабу… Для хорошего человека почему не постараться? Где это тебе глаз выворотило? Дай я тебя поцелую, несчастный ты мой!

Нагнувшись для поцелуя, он вдруг осекся, выпрямился и заговорил деловитым шепотом:

— Только уговор — магарыч вперед! Нет, шалишь! Казака не проведешь! Может, ты шаромыга какой? Тогда и лошади тебе не будет. Сиди, где сидел. Никуда не поедешь!

— Бери деньги, веди к лошадям! — крикнул Пахчан.

— Ты вправду? Я ж говорю, что ты разлюбезный человек. А что кривой, это ничего! Бабы не на глаза глядят! Идем, идем!

Он поволок Пахчана в переулок, скрылся за воротами и вышел с небольшим бочонком кишмишовки.

— Плати!

— Скорей, на полигон! — торопил Пахчан, отсчитывая деньги в чьи-то мокрые ладони.