Олег Шестинский - Звезды под крышей (сборник)

- Ведь она, наверное, меня давно звала? Правда?

- Правда, - сказал я.

Я врал, но что-то мне подсказывало - именно так и надо говорить.

- Эх ты, парень, парень, - с тоской выговорил лейтенант, - ведь она меня вспоминала?

И я опять опустил голову. Я никогда не видел, как плачут лейтенанты. Мне было его очень жаль. Потом дворничиха рассказывала, что лейтенант был первой любовью Натальи Ивановны, но жизнь у нее оказалась сломанной, и она, на удивление всем, вышла замуж за Павла Николаевича. Я так и не узнал, почему ее жизнь считали "сломанной", но горевал вместе со всеми о ее смерти - она была такой доброй. И писать меня научила. И даже простила мою первую ошибку.

6. Красота

Понятие красоты было словно удалено из нашего сознания, как ненужное и непонятное в нашей блокадной жизни. Мы ничем не восторгались, и никто из моих товарищей не восклицал: "Как красиво!"

Может быть, поэтому я хорошо помню тот день, когда впервые услышал это восклицание.

Шел обстрел Петроградской стороны, и от попадания снаряда горел "Печатный Двор", лопались стекла, корежилась сталь, рушился кирпич. Пожарники сильными струями воды пытались сбить огонь, но он не угасал, а еще хлеще рвался вверх и гудел. К концу обстрела мы пробрались с Димкой к "Печатному" и смотрели из подворотни, как он пылал. Не первый раз видели мы охваченное огнем здание и поэтому смотрели привычно. Но вдруг увидели такое, что поразило нас. Сильный порыв ветра вынес из разбитых окон сотни, а может и тысячи горящих листков. Они были белые, как крошечные облака, и края их багровели в огне, как в лучах неистового заката. Они метались, трепетали в воздухе.

- Как красиво! - воскликнул Димка.

И действительно, в этой картине летающего огня была трагическая и зловещая красота.

7. Приключение коржика

Шел по снежной улице мальчик. Навстречу ехала машина. Может быть, с фронта. На ледяной мостовой колеса буксовали, и шофер ехал медленно. Он был ожесточен. Лежали в снегу трупы, брели живые тени, а он ничем не мог помочь. Шофер увидел мальчика и почувствовал вдруг какую-то особую неожиданную жалость. Он затормозил, вытащил из-под сиденья коржик, похожий на зубчатое колесо, твердый как камень, подбежал к мальчику и сунул ему в руку.

Мальчик от удивления ничего не сказал, а потом, когда машина свернула за угол, попробовал на зуб и убедился, что коржик настоящий. Коржик, наверное, долго лежал под сиденьем рядом с тряпьем, пропитанным бензином, и от него самого исходил запах бензина. Мальчик сунул коржик в карман.

Мальчик шел и волновался: что ему сделать с коржиком? Дома он его не вынул из пальто, и мать, проходя по коридору, спросила, отчего в квартире бензином пахнет. Он решил его съесть ночью, чтобы никто не видел, и лег спать вместе с ним. Мать и бабушка долго не засыпали, и мальчик ворочался с боку на бок. Когда, наконец, они уснули, он застыдился есть под одеялом и только обгрыз зазубрины на коржике. И коржик стал похож не на зубчатое колесо, а просто на колесо. Так он и заснул с ним, и всю ночь ему снились машины: они летели, ослепительно сверкали фарами, и весь воздух был напоен ароматами бензина.

Мальчик проснулся рано, он лежал с открытыми глазами и смотрел, как мать собирается на работу. Она одевалась медленно, как будто ее туфли, платье, пальто весили бог знает сколько и ей их тяжело поднимать. И когда мать вышла на кухню, мальчик соскочил с постели и, откусив последние три зазубринки, сунул коржик в портфель матери.

Мать работала врачом. Она сделала обход больных и целый день занималась привычными делами. А незадолго до конца работы полезла за тетрадью в портфель и вынула, изумленная, коржик. Она стала пытливо вглядываться в лица сослуживцев и больных и думала: кто же из них? Но лица у всех были такие же, как всегда, и мать растерялась, потому что не знала, кого благодарить. Когда она уходила, то улыбнулась всем и всем сказала: "Спасибо".

Мать несла домой коржик и радовалась. И уже ощущала тот миг, когда она подарит его сыну. И когда она пришла домой, то снова удивилась, потому что прошла свой путь на целых двадцать минут скорее, чем обычно.

Вечером она грустно обняла мальчика я протянула ему коржик. И мальчик так растерялся, что не хотел его брать. А потом схватил коржик, бросился к буфету и большим хлебным ножом разрубил его на четыре части - две матери и бабушке, одну - себе, а одну - Исааку, товарищу, который умирал.

Мать взяла свою долю, перепутала мальчику волосы и сказала каким-то незнакомым голосом: