Виктор Широков - Стихи разных лет (2)

Молю: "Спаси и сохрани!"

Душе грозит самоубийство: бесцельно прожигаю дни.

Не мыслю - только существую в погоне жалкой за куском.

Но как я выбрал жизнь такую, страстями высшими влеком?

Как незаметно спился, сбился на стоптанную колею, и каплей в лужу тихо влился, забыв назначенность свою?

Но есть, есть пламя под золою.

Рука усталая тверда.

Я верю, что отрину злое,

И - вспыхнет новая звезда.

26.05.95

БРОДЯЧИЙ СОНЕТ

Я себя не люблю: прожил жизнь понарошке - всем подай, принеси, и убраться изволь.

А талантов-то было - как фигурок в матрешке.

Почему же под старость - чудовищный ноль?

Ночь меня допекла - пробирайся сторожко.

Разгулялись братки, перекатная голь.

Лист опавший лежит, словно смятая трешка, обещая напрасно дармовой алкоголь.

Я отвешу поклон полуночной природе.

Я спасибо скажу шаловливой листве.

Пусть я репу не рыл на родном огороде и граблями не ерзал по старой ботве, я давно растворен в равнодушном народе, словно сахар - в воде, как плотвичка - в Неве.

6.10.97

РОМАНИЧЕСКОЕ

Роман, романчик, несмышленыш, мой первенец, любимец мой, ты как зареванный звереныш со сфинксовою головой.

Ты ушки истово топыришь, ты бодро носиком сопишь.

Ты ничего уже не стыришь, но и обиды не простишь.

Вобрав в себя мои полвека и чтенье нескольких веков,

Ты, между прочим, не калека, а многих сплав черновиков.

Когда, кому, упавши в руку, как вовремя созревший плод, избавишь, может быть, от скуки, а то вдруг и - наоборот.

Я до сих пор и сам не знаю, какой чертенок подтолкнул родить тебя...Что ж, хата с краю!

Кричите, други, караул!

16.12.97

ЖИЗНИ РАДУЖНЫЙ ПУЗЫРЬ

Безмятежная погода.

Солнце светит. Нет дождя.

Водка есть чуть-чуть для взвода, но немного погодя.

Вновь ты чем-то недоволен, вновь подумал, обормот:

"Супчик, вишь ты, пересолен, пересахарен компот.

Отвратительны газеты, книги, видеокино".

Что ты хочешь? Где ты? С кем ты?

Не с природой заодно.

У тебя своя природа, свой замес и свой завод, и в любое время года вечно мучишься, урод.

Недоволен ты, по сути лишь собой и потому, други, вы не обессудьте, быть позвольте одному.

Хоть в каморке, хоть в кладовке, хоть за шторкой на печи.

Вот и все твои уловки.

Кирпичи - не горячи.

Горяча и буйна совесть, как в бутыли сжатый хмель.

Ты почувствовал, готовясь, что за тридевять земель окромя ядрена мата уготовлена тебе непосильная расплата за расхлябанность в судьбе, за смешки, за небреженье, за надежду; дескать, стыд совершит преображенье; пусть тебя оборонит от ночного приговора света алчущей душе и несмывного позора на последнем вираже.

Вот и все. А вы - погода.

Дескать, солнце, не дождит.

Что ж, в любое время года будет повод для обид.

Мой герой себя обидел тем, что эгоистом жил, наконец возненавидел то, что истово любил.

Молит он не о спасенье,

Божьей милостью храним, а о том, чтоб воскресенье не осталось днем одним.

Чтоб в недельной круговерти, одиночество ценя, он порой мечтал о смерти, самого себя виня.

Там, где вовсе нет погоды, солнца нет и нет дождя, все уснем как часть природы, чтоб немного погодя может быть, очнуться, плотно шевельнуться ввысь и вширь, чтобы вновь возник и лопнул жизни радужный пузырь.

1.08.98

ИЕРОГЛИФ СУДЬБЫ

Уж не славы взыскуя, не утлой поживы, я ещё поживу в вертограде зеленом, у речки, где ивы гомонят наяву.

За окном разжужжалась не шалая пчелка, воет мотопила.

Сразу вспомнилась хитрая рыжая челка...

Что она наплела?

Что она говорила, Офелия, фея?

Чушь какую несла?

В давней речке мелькнула, закатно алея, только тень от весла.

Только отзвук речей, только тихое эхо беспричинных смешков.

Я ещё не доплыл, я ещё не доехал до летейских мостков.

Я ещё поживу, напрягусь, не расслышав смысл, но звук сохраня.

То ли "елочкой", то ли же "крестиком" вышит иероглиф огня.

Следом катится рериховский иероглиф - в виде двух запятых.

Он напомнит боренье головастиков долгих, как мне били под дых.

Как когда-то давно пацаном романтичным

(все равно пацаном), я пусть нехотя дрался, бранился цинично и травился вином.

Иерархия образов прежде, до смысла выжигает нутро.

Это было до Ельцина, до Гостомысла.

До кино и метро.

Это было и с нами уйдет, чтобы снова вспыхнуть в жизни другой.

Я тянусь, чтоб расслышать последнее слово и - коснуться рукой

рыжей челки, а может быть ивовой пряди, может, тени весла.

И ознобно заметить в неумершем взгляде, как смеется весна