Андрей Лебедев - Тетя Зося

Когда все мои знакомые, собрав чемоданы, утащили их вместе со своими телами туда, куда уносили их мечтания весь год, потраченный на накопление средств, позволяющих уехать в заветное место, забыться там, и тем самым подготовиться к будням нового рабочего года и новым мечтаниям, я трясся в раскаленном, душном автобусе, заваленном полуживыми людьми и прочим театральным скарбом. По своей неискоренимой глупости я сидел с солнечной стороны, пересесть было уже некуда, и я невыносимо страдал от издевательски южного солнца и испаряющегося из меня алкоголя. Физические страдания не отвлекали меня от душевных, а наоборот, усугубляли их, сплетаясь с ними в связь следствия и причины, и заставляли, боже, в который раз искать ответ на вопрос: кто должен измениться, мир или я? Я стал вяло вспоминать театр, который моя актерская карьера должна была вписать в историю искусств и потом, достигнув второй космической скорости, унестись в художественный космос; директора этого театра, объективно ограниченного человека, и режиссера, человека неглупого, но вздорного и зависимого. Театр был как театр, алтарь скуки, интриг и разврата, и директор был как директор, и режиссер был им подстать. То есть, все сводилось к тому, что измениться должен я. Что ж, если я решу, это будет сделать нетрудно: в любом театре с охотой дадут уроки, как жить в искусстве. Под солнцем я совсем раскис и незаметно для самого себя привалился к толстой Анжеле, сидевшей слева от меня. Но запах ее дезодоранта немедленно разбудил меня, и я перенес голову с ее пышного плеча на автобусное стекло, подложив под щеку скомканную занавеску, пахнущую пылью и машинным маслом. Анжела — старейшина нашего балагана, несущего на автобусе смех и радость людям. Я сказал «нашего»? О, ужас! Ужас! Когда меня ушли из театра, я не стал никуда пробоваться и обдумывал свое положение, как вдруг у меня кончились деньги. Событие для человеческого существа до того неприятное и коварное, что те естественные принципы, которыми человек публично руководствовался, в результате его становятся неестественными, пустыми и даже вредными. Мой сосед по коммуналке эту мысль выражает точнее: «на безрыбье сам раком встанешь». Я был вынужден согласиться на предложение приятеля заменить его в труппке, уже несколько лет катающей по провинции детский спектакль «Кот в сапогах». Замысел таких театров убог и гениален: актеры меняются каждый месяц, меняются города и села, но спектакль не меняется никогда. Это был один из тех неумирающих спектаклей, которые сколачиваются за неделю и передаются потом владельцами таких театров по наследству. Достаточно передать наследнику костюмы и пару фанерок декораций. Наследник, одев актеров в костюмы, и заставив их читать выученный текст в расставленных согласно завещанию декорациях, может кормить себя и семью, катая спектакль по тем же провинциям, где уже подрос новый зритель, жаждущий доброго, мудрого, вечного. Шла третья неделя нашего круиза. Голова моя билась о стекло, а я смотрел на появившийся справа реденький лес в надежде, что из него выскочат басмачи, остановят автобус, выведут нас всех и перестреляют к чертовой матери. В автобусе кроме меня было еще шесть человек: водитель-татарин, администратор Валентина, она же радист; Принцесса-Анжела, она же кассир; нервная травести Ирина, играющая Кота, и два характерных актера, Король и Людоед, стареющие педики и по совместительству любовники. Все они давно были знакомы и во время этих поездок, которые считали отдыхом, относились к друг другу на удивление терпимо. Я чувствовал себя среди них случайным гостем, хотя бы потому, что мне очень хотелось, чтоб так оно и оказалось. Татарин-водитель включил радио и стал подпевать. Это было так печально, что я наконец-то заснул. Мне приснился сон. Сон был страшный, про мертвецов. Проснувшись, я решил рассказать его своим впечатлительным попутчикам. «Мне приснился сон», — промолвил я, погруженный во что-то значительное и непонятное, и сразу стал его рассказывать, вроде бы и не им. Все охотно отдали мне свое внимание, которое я стал медленно погружать в кошмар, еще не остывший в моей памяти. Дефицит переживаний был общей проблемой. Хотелось чего-то волнующего, пусть даже неприятного, но обязательно значительного, разрушающего ненавистный монотон пустой, бессодержательной работы и утомительных переездов из одного городка в другой, как клон, похожий на предыдущий.