Вячеслав Фаусек - Горемычный Митя

Через стеклянные двери балкона видна была великолепная елка! Из комнаты доносились шум и говор. Огни на елке горели светлыми пятнами. Снег на балконе сиял и искрился алмазами.

Митя стоял несколько минут, как очарованный. Ему было и радостно, и страшно. «А что если его увидят?»

Митя подошел ближе к дверям и присел. Он прислушался и, убедившись, что никто его не заметил, выпрямился и стал глядеть в маленький уголок, где не было потного налета на стекле. Он теперь видел, что делается в доме.

По середине комнаты светилась чудесная елка! Множество огоньков убегало вверх но дереву почти под самый потолок; ветки дерева повисли от тяжести навешенных на них яблок, конфет, пряников, серебряных и золотых орехов.

От радости Митя чуть-чуть не захлопал в ладоши, но, спохватившись, тихо засмеялся.

Он припал лицом к холодному стеклу и, сдерживая дыхание, смотрел.

Вокруг елки ходили нарядные дети, мальчики и девочки. Иван Фомич важно разносил на подносе чай. Господа кушали, разговаривали, смотрели на детей и на елку.

Митя продрог, но на сердце у него было тепло и радостно. Он хотел, было, на минуту отойти и растереть зазябшие руки, как вдруг заметил под елкой такие редкие вещи, каких никогда не видел.

Под деревом стояли дорогие игрушки! Тут были маленькие сани с тройкой лошадей. Кучер в синем кафтане и меховой шапке погонял их кнутиком. В санях сидели две смешные куклы-барыни. Позади кукол стоял на задних лапках препотешный заяц, в красной, обшитой золотом, курточке, из-под которой виден был беленький хвостик! У зайчика на мордочке очки, на голове черная шляпа, в передних лапках скрипка! Тут же виднелись медведи — большие и маленькие. Один даже лез на елку.

— Ах, страсть какая! Ведмеди! — вскрикнул Митя.

Он вытянул шею и крепко припал к стеклу.

Вдруг что-то хрустнуло, зазвенело — стекло разбилось вдребезги, шапка свалилась в комнату.

Митя бросился с балкона, поскользнулся, скатился кубарем с лестницы, попал в снег, но живо вскочил и помчался прочь во весь дух.

Митя прибежал без шапки в людскую, забрался на печку под отцовский тулуп, лег и в волненьи шептал:

— Что-то мне теперь будет!

В ушах у него стоял звон, и сердце стучало так, как будто бил молоток.

— И шапки у меня нету! — вспомнил Митя и заплакал.

Долго лежал он на печке, боясь пошевелиться. Наконец, мало-помалу стал успокаиваться и решил ждать — что будет, и невольно прислушивался к каждому звуку. В людской под полом верещал сверчок, в деревне где-то лаяла собака. На дворе было тихо. Но вот Митя услышал, загремела щеколда, хлопнула дверь. Кто-то прошел по двору, скрипя сапогами по мерзлому снегу. Снова все смолкло… Только где-то далеко звенели колокольчики или пел сверчок…

— Нельзя мне тут лежать! Найдут. Уйду! — решил Митя.

Он встал и пошел, но куда и зачем, ясно не сознавал. Он шел через деревню. Небо было ясное, морозное и уходило куда-то высоко-высоко. В церкви был свет. Слышно пение. На улице никого не было. Митя прошел уже всю улицу. Перед ним открылась снежная равнина. Вдруг из-за угла крайнего дома вышел Иван Фомич с подносом.

— Ты чего здесь? — закричал он на Митю.

— Я… я… я ничего! — сказал испуганно Митя.

Иван Фомич стоял и смотрел сердито.

Вдруг он стал расти, расти и сделался высокий, как церковная колокольня.

Митя растерянно бросился бежать.

— А вот я тебя поймаю! — крикнул Иван Фомич басом.

Митя бежал, спотыкался и вяз в снегу.

«Поймаю!» — звенело у него в ушах, и Митя бежал. На него нападал то холод, то жар.

— Поймаю! Поймаю! — жалобно пел над ухом Мити ветер и разом затих, и все стихло.

Митя остановился, огляделся — никого нет, перед ним белеет только широкое поле.

«Наважденье!» — подумал Митя и перевел дух.

Деревня скрылась… На небе звезды разгорелись ярко и как-то странно мигали Мите. Белое поле тянулось без конца, гладкое, ровное — ни холма, ни ухаба; дороги нет; ветер веет и слегка сдувает снег.

«Метель! — подумал Митя. — Уйду — пропадешь тут!»

«Пропадешь»! — свистнул ветер и пробежал по ногам Мити.

Митя двинулся вперед, поглядывая, нет ли где дороги, и вяз в снегу глубже и глубже. Метел злилась, шумела.

— Эх, горемычный я! — сказал Митя и заплакал.

«Горемычный!» — жалобно заплакал ветер и поднял снежные вихри до самого звездного неба.

Разгулялась метель, ничего вокруг не видно. Крутит, вьется снежное облако, слепит глаза, заметает след. И, странное дело, мороз трескучий, а Мите жарко.