Василий Шукшин - Мечты

Василий Шукшин

Мечты

Как-то зашел я в гостиничный ресторан -- подкрепить-ся. Сел. Жду.

Подходит официант... Опрятный, курносый, с лицом, которые забываются тут же. Впрочем, у этого в глазах было некое презрение, когда он слушал. Он слушал и чуть кивал головой. И в глазах его, круглых, терпеливых, я обнаружил презрение. Это и остановило мое внимание на его скучном лице... И я без труда узнал человека.

Лет двадцать пять назад мы с ним работали на одной стройке, жили в общежитии в одной комнате. Было нам по шестнадцать лет, мы приехали из деревни, а так как город нас обоих крепко припугнул, придавил, то и стали мы вроде друзья.

Работали... А потом нас тянуло куда-нибудь, где потише. На кладбище. Это странно, что мы туда наладились, но так. Мы там мечтали. Не помню, о чем я тогда мечтал, а выду-мывать теперь тогдашние мечты -- лень. Тогда бы, в то вре-мя, если бы кто спросил, наверно, соврал бы -- что-нибудь про летчиков бы, моряков: я был скрытный, к тому же умел врать. А теперь забыл... Всерьез захотел вспомнить -- о чем же все-таки мечталось? -- и не могу. Забыл. Помню, смот-рел тогда фильм "Молодая гвардия", и мне очень понравил-ся Олег Кошевой, и хотелось тоже с кем-нибудь тайно бо-роться. До того доходило, что иду, бывало, по улице и так с головой влезу в эту "тайную борьбу", что мне, правда казалось, что за мной следят, и я оглядывался на перекрестках. И даже делал это мастерски -- никто не замечал. Но едва ли я рассказывал про такую мечту. Да и не мечта это была, а иг-ра, что ли, какая-то. Как про это расскажешь.

А он рассказывал. Он мечтал быть официантом. Я хоро-шо помню, как он азартно напирал и шлепал губами про то, как официанты хорошо живут, богато. Он был тогда губо-шлеп, а потом, как стал, видно, официантом, то губы подоб-рал, сдержанный стал, вежливый. Только что это за пре-зрение у него в круглых глазах? Никакого презрения тогда не намечалось, наоборот, дурак дураком был, простодуш-ный и до смешного доверчивый. Даже я учил его, чтоб он не был таким доверчивым.

Меня не удивляло, что он хочет быть официантом. Я, на-верно, думал: "Ну и будь!" Не отговаривал. Даже, наверно, гордился потихоньку, что сам я не хочу быть официантом, даже когда голодали. Но это теперь легко сказать, что -- гор-дился, а гордился ли -- не помню. Однако хорошо помню, что он хотел быть официантом. Я только то и помню: клад-бище калужское, и что он очень хотел быть официантом.

Кладбище было старое, купеческое. На нем, наверно, уже не хоронили. Во всяком случае, ни разу мы не наткну-лись на похороны. Каких-то старушек видели -- сидели на скамеечках старушки. Тишина... Сказать, чтоб мысли ка-кие-нибудь грустные в голову лезли, -- нет. Или думалось: вот, жили люди... Нет. Самому жить хотелось, действовать, может, бог даст, в офицеры выйти. Скулила душа, тоскова-ла: работу свою на стройке я ненавидел. Мы были с ним раз-норабочими, гоняли нас туда-сюда, обижали часто. Особен-но почему-то нехорошо возбуждало всех, что мы -- только что из деревни, хоть, как я теперь понимаю, сами они, многие, -- в недалеком прошлом -- тоже пришли из деревни. Но они никак этого не показывали, и все время шпыняли нас: "Что, мать-перемать, неохота в колхозе работать?"

Помню еще надгробия каменные, тесаные, тяжелые. Я думал тогда: как же было тащить сюда такую тяжесть? На подводах, что ли? Надписи на камнях -все больше купцы лежат. Сколько же купцов было на Руси! Или -- это кладби-ще только купеческое? Тишина была на кладбище. Оттор-говали купцы, отшумели... Лежат. Долго-долго будут ле-жать, пока не раскурочат кладбище под какой-нибудь завод. У нас в деревне забросили старое кладбище, стали хоронить на новом месте, на горе.

Да, так вот -- официант. Странно, что я никак не встре-вожился, не заволновался, что встретил его, не захотел поговорить. Не знаю -- почему-то не захотел. Может, пото-му, что был я крепко с похмелья, а он возьмет да подумает, что у меня совсем уж плохие дела. Еще пожалеет. А разубе-ждать -совестно. Словом, не стал я объявляться. А возьму да и пожалею... Зачем?.. Я стал наблюдать за ним. И полу-чил какое-то жестокое удовольствие. Он совсем изменился, этот человек. Не будь у меня такая редкая память на лица, никогда бы мне не узнать его. Я сказал, что обнаружил у не-го в глазах презрение. Никакого презрения! Тут же подошел к соседнему столику и таким изящным полупоклоном изо-гнулся, да так весело, беззаботно, добро улыбнулся, что ку-да тебе! Помурлыкал что-то насчет закуски, посоветовал, покивал причесанным на пробор шарабанчиком, взмахнул салфеткой и отбыл в сторону кухни.