Василий Шукшин: Мечты

Э-э, он-таки научился. Презрение -- это ко мне только, потому что я с похмелья. И один. И одет -- так себе. И лицо солдатское. А так бы он и мне с достоинством поклонился. Ах, славно он кланяется! Именно -- с достоинством, не угодливо, нет, -- красиво, спокойно, четко, ни на сантиметр ниже, ни на сантиметр выше, а как раз, чтоб подумали: "Надо потом прикинуть к счету рубль-другой". Поклонись он мне так, я бы так и по-думал. А вот бережет же свой поклон, не всем подряд кла-няется. Опыт. Конечно, иногда, наверно, ошибается, но, в общем, метит точно. Там, например, где он только что по-клонился, сидели совсем молодые ребята с девушками, ре-бятки изображали бывалых людей, выдавили дома прыщи, курили заграничные сигареты. Тут-то он им -- и поклончик, поводил умытым пальцем по меню -- совет, что лучше за-казать, покивал головкой -- коньяк, шампанское... Легкое движение -переброс салфетки с руки на руку -- заключи-тельный поклон, исчезновение. Славно. И ведь, хитрец: все с понимающим видом, с видом, что -- вот: молодые, беспеч-ные -- "бродят". Как там у Хемингуэя (у Хема)? Зашли в од-но место -- выпили, зашли в другое место -- выпили... Шельма, он же знает, что для того, чтоб сюда войти с ули-цы, надо отстоять в очереди, где вся беспечность улетучит-ся. Но так как молодые играли в беспечность, он умело подхватил игру. Он знает, что деньги у них -- папины, или кто-то из них в дедовой библиотеке приделал ноги четырех-томнику Даля... Но он все принимает за чистую монету: во-шли джентльмены, все будет о'кэй. Прежде всего он пони-мает, что ребятки форсят перед девушками, при расчете не станут пересчитывать, а еще и подкинут трояк.

Но вот уж он иноходит от кухни... Ширк-ширк, ширк-ширк -- обогнул столик, другой, поднос на левой руке как щит, а на щите -- всякие вкусные штуки. Сказать ему, что ли, про калужское кладбище? Помнишь, мол, как там ти-хо-тихо было?.. Нет, пожалеет он меня, наверняка, пожале-ет в душе.

-- У вас что было?

-- Котлета.

-- Котлета... Пожалуйста.

-- По-калужски?

-- Что?

-- Котлета-то по-калужски?

-- Почему по-калужски? Нормальная котлета.

-- Я думал, по-калужски.

-- Где вы видите -- по-калужски?

-- Да нигде не вижу... Я вот смотрю на нее, думал, она -- по-калужски.

-- Нет у нас никаких по-калужски!

-- Ну, нет -- и не надо. Я же не прошу. Я говорю: я ду-мал, она по-калужски.

-- Будете кушать?

-- А как же!

-- Водка... А что собой представляет по-калужски?

-- Такие... на гробики похожи... Купеческие котлеты.

Он быстро, подозрительно глянул на меня, на графинчик с водкой, что мне поставил, -- испугался: не развезет ли ме-ня, если я это оглоушу, в графинчике-то? Их за это ругают, я слышал. Я интеллигентно кашлянул в ладонь, сказал как можно приветливее:

-- Спасибо.

-- Пожалуйста.

Официант отбыл к соседнему столику.

Нет, не буду я ему ничего говорить про Калугу. А три руб-ля лишних дам потом. Как можно небрежней дам, и ника-кого презрения -- дам, и все. Как будто я каждый раз вот так по трояку отваливаю -- такой я странный, щедрый человек, хоть и с солдатским лицом и неважно одет. Меня прямо не-терпение охватило -- скорей дать ему три рубля. Посмот-реть: какое у него сделается лицо!

...Я поел, вылил. Он мне кратким движением -- сверху вниз -- счет. Я заплатил по счету, встал и пошел. Трояк не дал. Ни копейки не дал. Не знаю, что-то вдруг разозлился и не дал. А чтоб самому про себя не думать, что я жадный, я отдал эти три рубля гардеробщику. Я не раздевался, так как вошел в ресторан из гостиницы, а подошел и просто дал. Он меня спросил:

-- Побрызгать?

-- Не надо, -- сказал я. -- Брызгать еще...

"Вот так вот, -- думал я сердито про официанта, -- гро-ша ломаного не дам. И так проживешь. Вон какой ловкий!.. Научился".