Михаил Арцыбашев - Бунт

— А-ах!..

— Уйду… же!— сжав зубы, так что скулам стало больно, прошептала Саша.

На кровати тихо и бессильно закопошилась маленькая Полька.

— Сашенька… холодно… затвори окно… Что ты там?.. Я боюсь…

И целый день потом Саша была тиха и молчалива и ясно ощущала в себе присутствие чего-то нового, что было ей совершенно непонятно, но так хорошо, что даже страшно: было похоже на то, как если во сне почувствуешь способность летать, но еще не летишь, и хочешь и боишься того прекрасного и нового, страшного именно своей совершенной новизной, ощущения, которое должно явиться с первым же взмахом крыльев. И, несмотря на этот страх, Саша уже знала, что это будет, что это бесповоротное.

Весь «дом», со всем, что в нем двигалось и было, как будто отодвинулся от нее куда-то вниз, стал чужим, и сначала ей даже любопытно было наблюдать его жизнь, точно у нее открылись новые, ясные глаза. Но тут-то она и поняла, первый раз в жизни, совершенно сознательно, каким уродливым, противоестественным было все то, что здесь делалось: был ясный и светлый день, а все спали; все ненавидели друг друга, дрались и бранились самыми скверными словами, а жили вместе, вместе страдали, вместе танцевали; завлекали мужчин, выманивали у них деньги, доставляя им величайшее удовольствие,— не для себя и даже не для своих хозяев, как казалось, а так, совершенно бесцельно, потому что никто даже и не спрашивал себя о цели, и никому не было до того дела; отнимали здоровье, распространяли болезнь, хотя никому не желали зла; заражались сами и безобразно погибали, а желали только веселой и счастливой жизни. И когда Саше пришло это в голову, весь публичный дом и все люди в нем вдруг, с потрясающей силой, стали ей противны. Все, и глупые стулья в зале, и рояль, похожий на гроб, и желтые лица, и яркие платья, и бледно-серый полусвет в узких комнатах с тусклыми полами, стало возбуждать в ней почти физическое, нудное, тяжелое чувство.

Полька Кучерявая все вертелась возле нее и заглядывала в глаза, с немым и трусливым вопросом. Саша хмурилась и отворачивалась от нее, боясь, чтобы Полька не спросила, а Полька печально боялась спросить. Наконец, Саша ушла от всех в пустой зал и опять стала смотреть в то же окно.

Теперь был ясный вечер, и нападавший за ночь мягкий, чистый и пухлый снег лежал по краям дороги ровным белым полотенцем, а посредине весь был взрыхлен комочками, легко разлетаясь под ногами лошадей, рыжел и таял. Извозчичьи санки быстро и легко скользили и, забегая на бок, оставляли широкие и такие гладкие, что приятно было смотреть, накаты. Было светло и тихо, а потому спокойно и хорошо. На белом снегу все казалось удивительно отчетливым и чистым, красивым, как дорогая игрушка. По противоположной панели прошел студент, маленький и белокурый мальчик; он на кого-то весело смотрел и весело улыбался. И хотя Саша не видела кому и чему он улыбается, но все-таки ей стало так же весело и легко. И когда она смотрела на него, в душе у нее явилось, наконец, определенное, необходимое, чтобы не впасть в отчаяние и злобу, глубокое и доверчивое чувство: она вспомнила «знакомого» студента и радостно подумала, что он ей все устроит. И тотчас же ей начало казаться, что все уже, самое главное, по крайней мере, сделано, и она уже как бы отделилась от этого дома. Порвалась какая-то тяжелая и дурная связь, и оттого «дом» стал как будто еще темнее и пустее, а она сама— светлее и легче, точно вся душа ее наполнилась этим разлитым по снегу, по улицам, по крышам, по белому небу и людям радостным и чистым дневным светом.

Когда пришел вечер, ей надо было сделать над собой большое тяжелое усилие, чтобы хотя с отвращением и тоскливым недоумением делать то же, что и всегда.

Тот самый студент, красавец и силач, о котором она думала, пришел в этот же вечер, веселый и выпивший. Он еще издали увидал и узнал Сашу, и так как она очень понравилась ему в прошлый раз, сейчас же подошел, спокойно и весело. Но тут-то Саша почему-то и заробела его; это было потому, что она хотела просить его, как человека, и увидала в нем человека в первый раз с тех пор, как была в этом доме, и «человек» казался ей высшим и страшным существом, каким-то судьей души. Весь вечер она была такой тихой и смущенной, что он даже удивился и стал, шутя и смеясь, звать ее.

И только в своей комнате Саша, уже раздеваясь, точно кто-то толкнул ее, сразу сказала ему, что хочет уйти отсюда.

Студент сначала удивился, рассмеялся и, видимо, не поверил, но когда Саша растерялась и потихоньку заплакала бессильно обиженным плачем, он сконфузился и вспомнил, что, по его убеждениям, ему не удивляться, а верить и радоваться надо. Тогда он смутился, как мальчик, и хорошим, даже как-то чересчур задушевным голосом, больше думая, чем чувствуя, что это хорошо, сказал: