Сергей Сиверин - Небо России

- Равняйсь, смирно, - прогремело над лесом. Ударила команда в тысячи ушей и покатилось колесо службы из бесконечных докладов, команд и рапортов, пока не уперлось в грудь лейтенанта.

- Товарищ лейтенант, вы выполнили мой приказ? - спросил комбат, остановив шись перед Андрусом.

- Так точно, товарищ подковник, - доложил Андрус, проглотив целый слог.

Грохнуло управление батальона, а потом смех беглым огнем прокатился по всему строю. Несколько десятков лет назад такая оплошность губила соотечест венников Андруса. Комбат прошипел, наслаждаясь шипением больше, чем гласными и согласными звуками речи - и сама речь его только окончаниями глаголов и су ществительных напоминала русскую, одна - тарабарщина. В конце своей тарабар щины комбат влепил эффектную фразу, как бы в подтверждении того, что "мат язык ущербных". Эти слова, принадлежащие В.Л. Далю, как утверждала листовка политотдела, были разбросаны по всему лагерю. Но листовка не была приложена личным составом к голове, а была приложена к другому месту, разрешая бумажный кризис. И гонял эти листовки по лесу перемат командного состава.

- Ничего, лейтенант! Вы у меня за два года русский язык так выучите, что забудете родной, - сказал Чук.

Человек знает язык тогда, когда он может шутить на нем легко и красиво. Андрус на тарабарщину комбата не смог ответить словом, но молчание его не бы ло пассивным. Он засел за словари, а иногда можно было подслушать, как при балт пытается петь русские песни.

Однообразие дней и ночей в лагере приводит к полному отупению. Избежать его можно по-разному. Многие глушат сознание водкой, кому не помогает водка, те глушат его политзанятиями до полного просветления в мозгу. Если и это не помогает, Человек обречен. Ему остается только уповать на силу своей нервной системы. Нервы - это струны души. Вот к ним и рвутся мясники, побренчать, да взять за горло, и если это им удается, тогда слышит человек, как рвется у не го все внутри и стонет, и голос тридцатилетнего мужчины переходит на плач. Ведь их не забыть. Эти хари, эти мурлы, травившие инженеров, в 80-е то годы они и отъедались. Хари их с выражением жадности и насмешки. Каждый смотрит на тебя как паук, нависший над мухой, а мухи за долгие времена научились прощать прошлое, но помнить его не умеют. Прощать - не значит забыть, иначе нам не быть, - звенело в душах людей на бесконечных разводах.

- Лейтенант, очнись. Правое плечо вперед, - вернул меня в строй Рихард.

Нас развернули и погнали глотать пыль, поднятую сапогами батальонов; где-то далеко впереди звенела медь оркестра, а позади напирала вторая бригада тысячами кирзовых сапог. Марш был недолгим. Две бригады застыли перед новой трибуной в ожидании приезда генерала. Высоко над нашими головами чистое солн це готовилось к строевому смотру, все выше и выше поднимаясь над горизонтом. Начальство задерживалось, сапоги начали хлюпать, рубашка полностью пропита лась потом, но стояние строительного воинства продолжалось. Приезд генерала был встречен радостным оживлением, с последующим равнением на середину. Офи церы разучивали слова своих ролей для представления. При подходе генерала каждый называл должность, звание и фамилию - это могло отличаться, но оконча ние фразы должно было звенеть в наших устах: "Жалоб и предложений не имею," бубнили двухгодюшники, при этом делая по-собачьи верные глаза. Собачий приказ командования успешно выполнялся. Генерал был перед строем третьего батальона, как вдруг на правом фланге выпал офицер - один из тех, у кого ни жалоб ни предложений, рухнул на землю и затих в дорожной пыли. - Солнечный шар - это полуденный снайпер, который бьет без промаха, - муля прапорщика Цветного. Со леный пот заливал глаза, строевой смотр был только в разгаре. Четверо солдат не успели еще оттащить первого лейтенанта, как рухнул второй, и только столб пыли поднялся над его неподвижным телом.

- Шарик, давай теперь очередями, - сказал Рихард, вытирая пот со лба давно уже мокрым платком.

- Как думаешь, этих двоих мы еще увидим? - спросил меня Андрус. Ответил на его вопрос лейтенант медицинской службы, который разделил нашу участь вместо одного Каунасского "ныряльщика": - "Ныряльщики" поехали домой, остальных пог нали на север, - так шутила медицина, спустя почти два года. Генерал посмот рел в сторону солнца, после чего быстро поднялся на трибуну и приказал свер нуть строй двух бригад, подводя как можно быстрее смотр к концу. Командование частей все же настояло на продолжении смотра, и загремела медь оркестра. Ког да наш батальон миновал трибуну, многие из нас вздохнули с облегчением, но радость наша была преждевременна. Немое шествие второй бригады закончилось, и нас погнали на повторный круг. Второй раз пришлось маршировать по земле, вспаханной тысячами сапог и при этом горланить песню. Горланили седые полков ники и лысые майоры: