А Скалдин - Рассказ о господине Просто

Говорил он непонятное. Если бы факт его появления можно было взять сам по себе - он остался бы безразличным; но Господин Просто вспомнил приключение со шкатулкой в магазине, сказал вслух: "Вот ещё новая гадость!", схватил человечка поперёк талии и поднёс к себе поближе, чтобы рассмотреть лучше. Человечек запищал явственнее.

Но разве было равенство, чтобы с ним разговаривать? Необходимой для равенства Господин Просто полагал душу - здесь же искать её было невозможно. Он только вспомнил вдруг о банке из-под перца, протянул руку к цветочной корзине, взял оттуда банку и посадил в неё человечка - "чтобы не задохся" (на внутренней крышке банки были проделаны отверстия, чтобы сыпать перец - так всегда делается!).

Банка была положена на прежнее место, беспорядок её водворения туда был, так сказать, утверждён. Господин Просто, презрительный и успокоенный, надел вновь пальто и шляпу, взял трость с кабошоном, черепаховый партпапирос, посмотрел в записную книжку и вышел.

Здесь роль его кончается, и не только в рассказе, но и в пределах мировой истории. Презрительное действие, человечек, его писк, движение руки Господина Просто и перечная банка - соединившись вместе, привели к тому, что Господин Просто уже никогда не сможет узнать, как была скроена юбка с карманами и подобиями буфов на боках.

Я не собираюсь утверждать, что Господин Просто, выйдя на улицу, опять потерялся и уже окончательно. Вернее другое: должно быть, он очень быстро добрался до места по адресу, внесённому в записную книжку, он мог несколько часов смотреть и на золотые завитки волос и на ноги, выставляющиеся из-под юбки, несколькими месяцами позже он мог гладить и обнимать эти ноги, как хотел,- так бывает почти всегда! - он ездил в вагонах Международного Общества, отрезал купоны процентных бумаг, покупал снова и шкатулки и щёточки,- но улицы становились всё путаннее и путаннее, булочник, с рассуждением о товаре и с повадкою маятника, ходил всё быстрее и быстрее, носки его башмаков делались остроконечнее и длинней; фонарь на стреле начал покачиваться, не однажды звякнули его стекла,- и путь Господина Просто, наконец, определился.

Действие переходит в руки младших. Тем же, которые были старше Господина Просто, приходится вспоминать, а сам Господин Просто, если он даже существует, ещё вспоминать не может: это большая наука, которой он пока не прошёл.

Господин Просто! Я прошу вас выйти в эту дверь - вы мешаете мне закончить рассказ.

IV

Едва Господин Просто свернул за угол своей улицы, в дверь его дома позвонили. Отперла парадную дверь горничная и увидела на пороге девочку лет десяти, белокурую и длинноногую, в чистом переднике на синеватом платьице, девочку с двумя недлинными косичками и с голубыми глазами.

- Дядя дома? - спросила девочка.

- Никак нет, они ушли, - ответила горничная и добавила:? Войдите, Ниночка, быть может, они скоро вернутся.

Девочка вошла в подъезд и шагнула на ступеньку, затем на вторую.

Если бы можно было описать только косички девочки и её косоплётки поверьте, я ограничился бы тем: тугие скрещения собранных волос и индиговая окраска ленточек, немного выгоревших по краям и концам, но ещё совсем тёмных там, где складки лучатся из узлов - вот и всё: это почти гениально, как у Гомера - описание не Елены, а впечатления, произведённого ею на старцев. Но мы уже связаны другим: описанием ног. И здесь детская ножка узкая, в чёрной туфельке, не занимает всей поперечины ступенек, голень в тонком чулке худа - лицевая кость её торчит остро, и то, что выше колен, не намечается в складках платья. Но общее впечатление приводит к образу все той же, о которой речь была вначале: это её сестра.

Девочка уже в гостиной, под синеватым свеженьким платьицем, под передничком с воланами спрятано хрупкое тельце, с сидящим в сердце бесёнком, руки ищут что зацепить, в голове одно желание - напроказить.

Внимание привлекается перечной банкой в цветочном горшке и слабым человеческим писком: "Выпустите меня, выпустите". Сквозь крышку банки, из пробитых в ней для крупинок перца отверстий торчат бледненькие пальчики.

Взять банку нетрудно и недолго, но испуг оглушает сознание настолько, что нельзя сообразить, где находишься. Испуг может сжать сердце и бросить его сразу в четыре угла комнаты - в свет, под потолок, или во мрак на пол,он может одновременно погрузить как бы с головой в воду: шум в ушах и совсем другой зазеркальный мир. Зрение тогда не делит событий, оно воспринимает их итоги. И здесь оказались только: грохот да огромная чугунная труба на полу между круглым ореховым столом и пальмой, как водосточная, но с одной стороны заделанная наглухо и с решёткой на другом конце - из решётки высовывались длинные скрюченные пальцы и старческий хриплый голос произнёс оттуда: