Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты

С Белкиным Тушин особенно сдружился в этот поход. Белкин был человек почти без всякого положения и образования и очень честолюбивый, прокладывавший себе дорогу в полку так честно и умно, и так всеми признанный необыкновенной храбростью и энергией, что его быстрое повышение в четыре года из юнкеров в ротные командиры никого не заставляло завидовать. Кроме того, такой был природный такт во всех приемах Белкина и такая прелесть в его свежей и веселой наружности, что и старые офицеры признавались, что Белкин должен был быть отличен от них, и невольно любили его. «Этот пойдет далеко», говорили про него. Белкин любил в Тушине образованье, высший взгляд на вещи, которые он чувствовал, не понимая вполне, и равнодушие к успеху. Тушин любовался на молодую энергию своего приятеля и старался подражать его спокойной и красивой молодцоватости.

— Ну, что, батюшка, досталось нам на орехи? — проговорил Тушин, по стариковски военному покряхтывая и присаживаясь на бревно.

— А вы не устали? — спросил Белкин, как всегда улыбаясь.

— Э, не такие видал, — отвечал Тушин, хотя по бледному лицу и ввалившимся глазам видно было, как он измучен.

— Коли нынче, да завтра постоим — оправимся, отсталые пособерутся, — сказал Белкин.

— А как нынче в дело? А? — спросил Тушин, — не ладно?

— Плохо будет.

— Да что я вас хотел спросить, Дмитрий Николаич, — сказал Белкин, улыбаясь, — у меня солдатики (он подмигнул) коровку подобрали где то гулящую. Ежели поход, так нам свезти не на чем. Мы освежуем и всё... вы дайте лафет, а мясо пополам... [1827]

[ Далее в рукописи недостает двух листов. ]

<���— Это вот хорошо, это так, — сказал Белкин. — Это бывает. Со мной было. Точно, что может быть, как умрешь, так точно проснешься. Я вам скажу. — Он задумчиво откинулся назад. — Лег я раз спать, я вам скажу. — Он шире расставил свои сильные, стройные ноги, облокотив на них руки, и задумчиво поглядел на Тушина. — Лег я спать и нашел на меня такой сон страшный: чудится мне, что лежу я где то на кровати один в горнице и одна дверь. И слышу я, что в дверь кто то идет. Идет в дверь, и страх на меня нашел, что идет это моя смерть. Что вот как она войдет, так меня и задушит. И страшно мне, надо дверь припереть, чтобы она не вошла, смерть то, и сил нет, ноги не двигаются, волоку ноги, а они нейдут; только хотел [?] я броситься, а дверь отворилась и чувствую я, что я умер. Она вошла... и кончено. Он вздрогнул и потрясся [?] от ужаса. — И так я этого испугался, что со страху проснулся. Проснулся, да и обрадовался, так обрадовался, что я не умер. Значит, я думал — умер, а я проснулся. Так то вот и это.

— Митька, нутка трубочку, да еще вина, — отвечал на эти слова Тушин, который, не переставая улыбаться глазами, следил за ходом мысли своего собеседника и удивлялся [1828]на странное, непривычное волнение своего приятеля.

— Это хорошо, — сказал он.

— Это я соглашусь, — говорил Белкин, — что смерть всё равно, как пробуждение, как тут сказано, ну, а это как лестница существ, я не пойму. Ну лестница, так значит до человека дошла и конец.

— Отчего ж конец, мы только ее не видим дальше.

— А вы в это верите? — спросил Белкин.

Тушин пожал плечами. — Так иногда так подумаешь, a иногда этак. Давай же трубку.

— Нет, вот я в явленные [1829]иконы так>

[Далее в рукописи нехватает одного листа.]

[1830]Но странная [1831]судьба сделала невозможное возможным. Тот самый обман, который без боя отдал Венский мост в руки французов, или, скорее, успех этого обмана побудил Мюрата, встретившего слабый отряд Багратиона, попытаться обмануть также и Кутузова.

Мюрат, встретив отряд Багратиона на Цнаймской дороге, предположил, что это была вся армия Кутузова и, поджидая свои непришедшие еще дивизии, послал парламентера предложить русским войскам перемирие на три дня с тем чтобы, [1832]собрав все силы и подождав Сульта, преследовавшего с тыла, задавить наверное русскую армию. Поощренный успехом Венского моста, Мюрат уверял, что идут уже переговоры о мире [1833]и что потому перемирие, условием которого будет неподвижность впродолжение трех дней обеих армий, будет выгодно для обеих сторон. Австрийский генерал граф Ностиц, стоявший на аванпостах, поверил словам парламентера Мюрата и отступил, открыв отряд Багратиона. Другой парламентер поехал в русскую цепь объявить то же известие о переговорах мира и предложил перемирие на три дня русским войскам. Багратион [1834]отвечал, что он не может принимать или не принимать перемирия и послал к Кутузову своего адъютанта.