Алексей Смирнов: Гримаса

- Вы уходите с ожесточением в сердце, - сказал отец Борис. Тот, не оглядываясь, выскочил за дверь. Священник простер руку, чертя ему вслед невидимый крест.

4. Увечный Нарцисс.

Обида постепенно истерлась из памяти Эраста. Он даже проникся состраданием к отцу Борису. "Верит и служит сам не знает чему, а все же не отступает", - так думал он, безграмотно богословски, но четко и ясно обывательски. Он не надеялся найти истину - как многим и многим ему нужна была справедливость, истина же бездумно полагалась ее производным. Любая справедливость имела своим казнителем беса, и потому не стоит удивляться, что Эраст пошел проторенной дорожкой. Кто-то из маститых подлил масла в огонь: Эраст вычитал, что дьявол не в состоянии создать что-либо самостоятельно и множит пакостные карикатуры на Божье творение. Карикатуристов Эраст невзлюбил. Их общество разделяли в его представлении пародисты, клоуны, мимы и эстрадные звукоподражатели. Этим дело не ограничилось: прошло время, и Эраст значительно расширил круг своих возможных недоброжелателей. Он, Эраст, оставался весьма далек от религии, но тем не менее усвоил некоторые постулаты. Он, в частности, соглашался с доводами в пользу внутренней красоты, от века присущей любому индивиду. Но красота души, негаснущий светильник, скрывалась за грубой уродливой маской. Эраст, пытаясь защитить от поругания сокровища духа, избавился от зеркал для начала. Они казались ему коварным изобретением черных сил. Из-за боязни наткнуться на карикатуру он перестал читать газеты, а вскоре отнес в чулан и телевизор - уж больно много в нем было уродцев, демонов мультипликации. И, наконец, громадным жестоким зеркалом представился весь мир: водная гладь каналов, прудов и луж, собственная тень-непоседа, но пуще всего человеческие глаза. В каждом прохожем видел Эраст заблудшего, влюбленного в свое никчемное отражение - Нарцисса, околдованного пустыми зрачками мертвой природы. Ненависть Эраста была тихой, беззлобной, смиренной. Когда делалось совсем невмоготу, он робко утешался воображением в себе здорового святого семени, неподвластного искажению.

Однажды его занесло в приезжий Луна-парк. Близился вечер. Эраст задержался возле павильона кривых зеркал - безлюдного и холодного. Толстый служитель радостно всполошился, и, возможно, именно это корыстное гостеприимство по отношению пусть не к прекрасному внутренне лицу, но хотя бы просто к посетителю, не калеке, побудило Эраста войти. Он не ждал ничего хорошего - лишь удивлялся неуемности дьявола, которому мало было обычных зеркал, как будто не все еще оказалось изувеченным и оболганным. Кривое зеркало, двойное злодейство - что могло быть чудовищнее! Но вот он сделал два шага, и стряслось невозможное: в одном зеркале из десятка, самом большом, он увидел себя настоящего, прежнего, забытого. Однако пляска мешала ему насладиться в полной мере. Он не мог устоять на одном месте, и из-за этого лишь изредка делал нужную стойку. Дьявольское изобретение милостиво слало ему в ответ приветствие из далекого прошлого.

Эраст оставался в павильоне до закрытия. Служитель обобрал его до нитки, а когда денег больше не осталось, пожал плечами и пожалел, не выгнал, - но, разумеется, "прозрел", обогатившись, и видел теперь перед собою то, что и полагалось: безумного инвалида.

Эраст продал все, способное привлечь ястребов-перекупщиков, и вымолил в дирекции Луна-парка волшебное стекло. Из мебели в его бедняцкой квартире осталось немногое, но он в большем и не нуждался, ему хватило большого тяжелого кресла, которое Эраст, вихляя ногами и дергая плечом, выволок из угла. Он поставил кресло в центр комнаты - напротив зеркала. Задернул шторы и сел, не в силах оторваться от зрелища. Недуг продолжал его отвлекать. Отражение плясало в унисон, гримасничая еще ужаснее, и Эраст пустился на хитрость. Он уединился в прихожей и провел там в упорных трудах не одни сутки - не ел, почти не пил и засыпал прямо на полу, когда инструменты начинали валиться из рук. Но вот работа подошла к концу, и Эраст, довольный и счастливый, приладил к ручкам, ножкам, спинке кресла самозащелкивающиеся браслеты наподобие наручников. Он осторожно уселся, продел в кольца руки и ноги, вжался затылком в прохладную кожу обивки. Браслеты с лязгом сомкнулись. Стальное кольцо охватило шею. Мышцы мгновенно напряглись, приглашая на танец, но Эраст не двинулся с места и смежил веки, ликуя. Он просидел перед зеркалом восемь часов, а когда ощутил, что члены всерьез затекли, не смог освободиться.