Алексей Смирнов: Лазарь и бес

Алексей Смирнов

Лазарь и бес

Однажды в Пасхальную ночь, слушая службу, в толпе смиренно ликовавших прихожан я приметил человека особенно набожного. Его глаза, горевшие торжеством и восторгом, выдавали состояние неподдельного экстаза. "Вот истинный христианин",- подумал я не без зависти, ибо в моих собственных чувствах не было и тени высокого исступления. Я попросту находился в прекрасном расположении духа: мучительный пост благополучно завершился, и в скором времени меня ожидал праздничный стол - как честно заслуженная награда.

Нас собралась большая компания, и потому я думал, что усердный к Богу незнакомец к нам присоединится - наверняка он был знакомцем кого-то из наших, - ан нет! кого я ни спрашивал, никто его знать не знал, не оказалось его и за столом. Наконец, после третьей или четвёртой рюмки мне удалось разговорить регента. Он, однако, не свёл мое любопытство на нет, но лишь разжёг его.

"Который?"- регент, жуя, принялся уточнять.

"Такой невысокий,- пустился я в объяснения.- Лысый, с бородкой, с лошадиными зубами. Одет был в темно-голубой плащ".

Регент кивнул:

"Он не нашего прихода. Уникальная личность. Довольно нелюдим - впрочем, это легко понять. Ведь никто ему не поверил - даже Церковь. Теперь о том, что с ним случилось, он предпочитает не распространяться".

"А что же с ним случилось?"

Регент помешкал, решая, говорить мне, или не говорить.

"Умер и воскрес,- молвил он в конце концов громким шёпотом, отставил фужер с крюшоном и быстро перекрестился. - И весьма убедительно описывает произошедшее. Одна беда: свидетелей нет никаких".

"Он, часом, не болен?"- задал я неизбежный и совершенно естественный вопрос.

"Кто знает?- пожал плечами регент.- Может быть, и болен. Во всяком случае, к его словам отнеслись предвзято. Есть ещё одно неблагоприятное обстоятельство: имя этого человека - Лазарь".

"Это уж слишком",- я усмехнулся.

"Вот именно. Многим пришло в голову, что само по себе имя могло послужить толчком к переоценке и без того нездоровой личности. И бред, давно готовый вырваться на свободу, вырвался. А имя сделалось его содержанием".

Здесь наш разговор оборвался, потому что регента позвали к себе какие-то сиволапые радикалы, развлекавшиеся особняком - напряжённо и ненатурально. Я остался в одиночестве и некоторое время размышлял над сомнительным опытом незнакомого мне Лазаря. Но пир продолжался; многие гулявшие начали мало-помалу терять человеческий облик. Вскоре втянулся и я; потом, горланя песни, вышагивал по заспанному утреннему проспекту, и как очутился в конце концов дома - рассказать не берусь.

Лысый Лазарь не шёл у меня из головы ещё два-три дня от силы. Но вот уехала в прошлое Пасха, и вскорости я рассеянно повелел незваному гостю выйти из мыслей вон. Моя повседневность имела очень мало общего с церковной жизнью. Я работал в фирме, разъезжал туда-обратно по стране; на пути моём встречались душевнобольные самых разных сортов - в большом количестве, сверх всякой приличествующей обществу меры. И Лазарь волей-неволей почтил своим присутствием эту безумную компанию, сделавшись в моем представлении всего-навсего одним из множества - не самое почётное место в памяти. Вероятно, он заслуживал большего - вот почему однажды, в три часа пополудни, Лазарь дружелюбно обнажил в улыбке свои зубищи, стоя на пороге купе; там, в расслабленном одиночестве, сидел я - мне выпала дальняя дорога в российскую глубинку. Руководство поручило мне совершить там маленькое экономическое чудо.

Я сразу узнал попутчика и не пытался этого скрыть - тут же, не сходя с места, объяснил ему, где и когда его видел. Радушие вошедшего слегка поблекло; он сощурил глаза и стал оценивающе меня рассматривать - наученный, видимо, горьким опытом откровений в клерикальных кругах. Не касаясь его биографии, я поспешил сообщить Лазарю, что считаю себя человеком сугубо светским, веду беспорядочную духовную жизнь, и что сам Лазарь запомнился мне совершенно случайно. Короче говоря, я давал понять, что не имею ни малейшего понятия о его чудесном воскресении. Он с явным облегчением вздохнул, расположился напротив, полез в саквояж, достал оттуда молитвенник и положил перед собой. Потом он установил на столике маленький складной образок. Эти предметы, вражеской армии подобно, противостояли моему развращённому воинству - фляге с коньяком, двум бутербродам с горбушей и пачке "Честерфилда".