Ив Соколов-Микитов - Чижикова лавра

Разного я там насмотрелся.

Долговязый поручик предложил пустить все вино в продажу и вырученные деньги оборотить на пользу "нуждающегося человечества". Некоторые предлагали поставить округ склада стражу из членов комитета общественной безопасности и установить пулеметы. Под конец выступил солдат запасного полка, в унтер-офицерской форме, видимо из взводных или из писарьков. Глазки у него были маленькие, черные, мышьи. Заговорил он очень гладко и точно и как-то сразу убедил всех.

А предложение его заключалось в том, чтобы поручить ему в большой тайне набрать "комиссию" из вернейших людей, и с помощью их начать тайное уничтожение вина на складе. Так, чтобы ко времени разгрома никакого вина не оказалось.

Предполагалось же, что, кроме неразлитого вина и спирта, хранится на складе около пяти тысяч ведер в стеклянной посуде, в четвертях, бутылках и мелких "мерзавчиках". Черненький унтеришка предлагал: - спирт из цистерн вылить в подполье на землю, а уничтожение мерзавчиков поручить вернейшим людям под его руководством. В две-три ночи он брался сделать дело начисто.

Так на том и постановили.

Разумеется, что получилось из всего этого.

На другой же день началось невероятнейшее вокруг склада. Началось, повидимому, от самой же "комиссии", усиленно занимавшейся истреблением стеклянных "мерзавчиков". Уж рано поутру вокруг склада бушевала толпа. И надо отдать справедливость, менее всего принимали в том деле участие солдаты и простые рабочие люди. Скоро весть пошла по деревням. Понаехало множество крестьянских подвод с кадками и ведрами. Спирт и водка, мешаясь с грязью, из разбитых цистерн растекались через дорогу. Ее черпали прямо с земли, вместе с навозом. Тут же в лужах разлитого вина ложились пьяные мертвецки. Двое утонули в чанах. В тот день я своими глазами много раз видел, как почтеннейшие в городе лица, охранители порядка, даже священнослужители и учителя местной гимназии, отцы города, волокли по улицам, едва прикрыв полою, охапки веселых бутылок. Одного своего знакомого, из городской управы, я остановил на улице и поинтересовался: "Это, вы, куда же?". - "Э, - кивнул он головою (обе руки у него были заняты), - теперь все едино, надо припрятать в запас!". И подмигнул глазом, точь-в-точь, как тогда мне Семен. И опять я должен отметить, что многие и многие простые люди даже по своему почину пытались прекратить безобразие, но что можно было сделать?

В обед, из озорства или случайно, чья-то рука подожгла растекавшийся по двору спирт. Все вспыхнуло сразу голубым пламенем, среди белого дня. Многие получили ожоги, а восемнадцать человек, как потом сосчитали, погибли в огне.

Очень сильное впечатление на жителей произвел этот страшный пожар. На другой день город казался вымершим, так было тихо и пусто. И многое другое, что произошло в те дни, казалось малым и незначительным.

В городе я пробыл семь дней. За эту неделю в личной моей судьбе немалая произошла перемена. Я и раньше приметил, что между Соней и мной пролегла тень. А теперь еще стало виднее: встретила она меня неприветно, как-то чуждаясь, не глядя в глаза. Разумеется, я не подал виду. Я приходил к ней, вел разговоры и нарочно не начинал о нашем, - ожидал, когда заговорит сама. А она все молчит. Служила она в сестрах, в местном госпитале, ходила дежурить. Очень мне это не нравилось, и о сестрах я был наслышан. Но и тут не сказал ни слова. Молчал.

Видел я ее раз на улице с офицером запасного полка. Говорила она очень взволнованно. А я даже не подал виду и свернул в сторонку.

Уж мать мне раз намекнула, видя мое беспокойство, чтобы поменьше я верил в людей. А я сам видел, какое время: люди охолодали, истосковались, - столько покинутых жен и невест, столько мужчин без семьи, и даже оправдывал многое. Разумеется, не все: в городе нашем чуть не еженедельно вылавливали в колодцах новорожденных... Разумеется, о Соне у меня и в мыслях худого не могло быть, и все это к слову и определению времени.

А перед отъездом пошел я к ней и сказал прямо:

- Помните, говорю, Софья Николаевна, слово, сказанное между нами, и не забывайте, что есть человек, который любит вас больше всего на свете, несмотря ни на что. Теперь я уезжаю и, может-быть, не скоро ворочусь, может, вы в чем передо мной и виноваты, я вас прошу только, не терзайте себя, - вы должны оценить человеческое сердце, и возьмите себя в руки.

После этих слов бросилась она мне на шею и зарыдала. А я понял по ее словам, что виновата, но любит меня, любит.