Валерий Суси: Смерть 'Меньшевика'

Я официально, по всей форме передал дела издательской фирмы компаньону, выбрал свою долю и немедленно вбухал все в бумагу. Помню, как мучительно перебирали немыслимые названия для нашей газеты. Пока я не вскрикнул: "Эврика! Есть название! "Меньшевик!""

-- Не слишком ли вызывающе? -- засомневался кто-то.

-- Слишком, -- согласился я, но добавил: -- Это будет не минусом, а плюсом. На самом деле отношение публики к "Меньшевику", как и положено, было самым разным. От желания пополоскать мою голову в бочке с дерьмом до восторженного одобрения. Однажды в Москве я близко подобрался к Галине Старовойтовой, представился, попросил об интервью.

-- Как, как Вы сказали? "Меньшевик"? -- она задиристо подняла большой палец вверх. -- Здорово!

Телевизионщики-японцы увели ее у меня из-под носа. Я даже не успел поерепениться. Правда, вечером, возмещая неудачу, я сидел за старомодным круглым столом на трех ножках напротив известного диссидента Сергея Григорьянца. У него дома. Во внешности правозащитника ничто не указывало на способность сопротивляться властям. Рост и лысина словно скопированы с Ролана Быкова. Артистичен так же. Я на миг представил его в комедийной роли. По-моему, был бы полный успех. Потом это впечатление стало растворяться в больших настороженных глазах. Говорил медленно, неохотно. Ни разу не изменил выражения лица. Скорей всего, он подозревал, что я -- провокатор. Разговорить его по-настоящему не получилось. Он имел право подозревать всех. Меня тоже. Шел 1990 год.

Секретарь партийной организации Прибалтийской железной дороги Марущак приезжал на предвыборные собрания в сопровождении представительной делегации. Темные костюмы, плащи, белые рубашки, галстуки. Стандартные выражения лиц. Меня в упор не замечали, презирали. Несколько лет тому назад они могли бы в одну секунду смешать меня с говном! И за это, за то, что раньше могли, а теперь нет, ненавидели меня. За то, что вынуждены с таким, как я, соревноваться. Их это бесило, а меня забавляло. Милиционер был без гонора, добродушен. Мы здоровались за руку и обменивались ничего не значащими репликами.

Бедный Марущак! Он пролетел в первом же туре, как "фанера над Парижем". И где? В округе фронтовиков! Тех, кто вступал в партию под вой снарядов, на несколько минут оторвавшись от автомата. Вот что значит иметь морду мошенника! Правильно говорят: народ не проведешь! Через две недели народ "закопал" меня. Симпатичный капитан милиции поменял служебный кабинет на депутатское кресло. Я поздравил его. Но эта локальная победа уже ничего не могла изменить. Общая победа демократических сил была очевидной. 4 мая 1990 года Верховный Совет Латвии большинством депутатов принял Декларацию независимости. Свершилось!

Свершилось нечто значительное, по всей вероятности, полезное и, несомненно, прогрессивное. Так я воспринимал происходящее. Годманис стал первым премьером независимого государства. Диневич чуть позже займет пост государственного министра. "Меньшевик" регулярно выходил, тираж дотянулся до отметки, которая позволяла мне удерживать семейный бюджет на более или менее приличном уровне.

Я сказал, "победа демократических сил", Это правда, тогда я так и думал. Националисты, сколотившие ДННЛ (лозунг -- "Латвия для латышей"), и супернационалисты, сбившиеся под флагом партии "Тевземей и Бривибас" ("русских вон из Латвии"), в ту весну затаились. Они растворились в общем потоке. Идея объявить независимость парламентским путем заставила их заткнуться. На время. Вопли и стенания начались на другой день после принятия Декларации независимости. Я вслушивался в эти голоса, теша себя тем, что это -неизбежная пена. Но иногда мне чудилось, что это голос латышского народа...

Пришло приглашение в Москву. Там намечено было провести Учредительный съезд Российской социал-демократической партии. Шли разговоры, что партию, возможно, возглавит сам Юрий Афанасьев, известный историк, прославившийся яркими выступлениями на Съездах народных депутатов СССР. Я, конечно, помчался туда.

В зале и кулуарах народ сбивался в кучки и дебатировал. Я вертелся то возле одних, то возле других, пытаясь зацепить главное, существенное, что позже мог бы напечатать в газете.

В первый день слух об участии Афанасьева еще как-то поддерживался, но к концу второго дня стало ясно, что что-то произошло и его не будет. Озабоченно проскакивал по коридору Александр Оболенский. Тот самый, который с поразительным бесстрашием предложил себя в президенты, составляя альтернативу Горбачеву. Видимо, поступок тот потряс не только миллионы телезрителей, но и самого кандидата в президенты. Выглядел Оболенский значительным, словно не успел выйти из придуманной для себя роли. Подобраться к нему никак не удавалось. Любого журналиста такая ситуация заведет. Я не исключение, а потому призвал на помощь всю смекалку и наглость.