Григорий Свирский - На лобном месте

Каков же был ужас борцов за чистоту ленинской мысли, когда на другой день выяснилось, что кинокритик дословно воспроизвел фразу Ленина. Только кавычки не поставил...

Всю ночь и весь день редакция мысленно тряслась уже в "черном вороне", по дороге на Лубянку. Люди сидели в своих кабинетах серые и не отвечали на вопросы. В следующем номере (от 19 февраля), конечно, было помещено "Исправление ошибки". "В процитированной фразе, -- рыдала газета, -Вайсфельд изложил запись В. И. Ленина в "Философских тетрадях". Редакция "Литературной газеты" допустила ошибку..." и пр. и др.

На другое утро автор сей редакционной статьи литературовед П. был задержан у Боровицких ворот Кремля. Больной, неврастеничный, задерганный человек, он от страха сошел с ума и прорывался в Кремль, к Сталину -объяснить, что он не со зла, он патриот...

В чем причина сталинской истерики 46-го года, подлинная причина, так и оставшаяся, увы, вне поля зрения исследователей?

... Я знал на войне, что самое страшное не атака, не бой, а минуты, секунды, скажем, перед входом самолета в зенитный огонь. Когда ты видишь черные или белые дымы разрывов, но еще не вошел в них, вот-вот войдешь. Ощутишь запах пороха, треск рвущейся самолетной обшивки... Тут-то сердце и сжимает...

Как же поразился я, когда, вернувшись с войны, прочел строки молодого, никому тогда не известного поэта:

Когда на смерть идут -- поют,

А перед этим можно плакать.

Ведь самый страшный час в бою

Час ожидания атаки...

Мне кажется, что я магнит,

Что я притягиваю мины.

Разрыв -

и лейтенант хрипит,

И смерть опять проходит мимо.

Но мы уже

не в силах ждать,

И нас ведет через траншеи

Окоченевшая вражда,

Штыком дырявящая шеи.

Бой был коротким.

А потом

Глушили водку ледяную,

И выковыривал ножом

из-под ногтей

я кровь чужую.

Семен Гудзенко, автор этих стихов, написанных в 42-м году, прочитал их Илье Эренбургу, и Эренбург добился их публикации. "Этого нельзя придумать! -- кричал Эренбург по телефону секретарю Союза писателей Алексею Суркову, -надо побывать в штыковой самому, чтобы "выковыривать из-под ногтей чужую кровь".

Едва правда о войне начала пробиваться на страницы газет и журналов, как послышался окрик партийного руководства: "Хватит! Военная тема отражена, теперь нужно отражать мирный созидательный труд".

Гудзенко ответил на окрик стихами, опубликованными только после его смерти. Спокойными стихами, которые он читал в студенческих аудиториях и которые, оказывается, прозвучали вызовом сталинским указаниям, о чем мы тогда и не подозревали:

У каждого поэта есть провинция,

Она ему ошибки и грехи,

Все мелкие обиды и провинности

Прощает за правдивые стихи.

И у меня есть тоже неизменная,

На карту не внесенная, одна,

Суровая моя и откровенная,

Далекая провинция -

Война..

Партийная пресса снова и снова требовала уйти от фронтовых тем: надо-де жалеть людей, вернувшихся с поля боя, не растравлять раны. Гудзенко ответил "гуманистам" в 45-м году стихами "Мое поколение".

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.

Мы пред нашим комбатом, как пред Господом Богом, чисты.

На живых порыжели от крови и глины шинели,

На могилах у мертвых расцвели голубые цветы...

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели,

Кто в атаку ходил, кто делился последним куском,

Тот поймет эту правду, -- она к нам в окопы и щели

Приходила поспорить ворчливым, охрипшим баском.

Вот в чем, оказывается дело! В правде. В оголенной правде, которая была не эпизодом, не случайной деталью, а стала программой поколения пришедших с войны! Вот что испугало власти, панически испугало. Пришло в литературу поколение, которое клялось, как на Библии: "Правду и только правду. Всю правду":

Я теперь,

как бинты,

отдираю злость

Со своей беззаботной души...

Продолжается битва

в дыму и пальбе.

Можешь мертвым в сражении лечь,

Но не смеешь

ни строчки оставить себе,

Ни удара сердца сберечь...

(В Сталинграде, в 43-м году, написал Гудзенко эти стихи.)

Но вот стали подходить таланты, мыслившие масштабнее. Вдруг зазвучали стихи Александра Межирова, бывшего пехотинца и фронтового шофера:

Мы под Колпино скопом стоим,

Артиллерия бьет по чужим,

А она по своим, по родимым...

Недолет, перелет, недолет -

По своим артиллерия бьет!

Нас комбаты утешить хотят,

Нас великая Родина любит...

По своим артиллерия лупит,

Недолет, перелет, недолет -