Григорий Свирский - Задняя земля

Кто сюда не заглядывал! Усатые настороженные украинцы; белолицый, с лошадиными зубами немец Поволжья; литовец с отрезанным ухом, ростом с Апосту; постучал тихонько и сел с краю гуцул-плотогон в барашковой шапке.

-- Такой, вишь, у нас континент, -- не без удовлетворения заметил Апоста. -- Полный интернационал, как говорится.

Выпили по одной, по другой. Помбуры ушли на дежурство. Иван Апоста, проводив всех, поднял вдруг стакан за Ольгу Петровну, которая "жару душе Ильи Гаврилыча добавила, отчего ему пожизненная удача..." Сказав, он постоял молча с блестящими, в глубокой тоске, глазами.

-- И-их мне бы такусеньку бабу. Без ниверситетов, конечно. По плечу. Где там! Меня как от титьки отняли, так в лагерь...

Он пододвинул ко мне чугунок с супом, налил через край. Суп был с запашком. Мясо сладковатое.

-- Ето от мха такое. Олень копытом снег разгребает, ягель достает. От ягеля привкус... Не опасайтесь! Лягушек не едим. Не французы какие-нибудь. Все наисвежайшее... Правда, Китай?

-- Я не Китая, я Корея!

Апоста усмехнулся.

-- Когда надо, наш повар Корея. Когда надо -- Китая... Во, замордовали душу. На всю жизнь... Не поверите, Забродюху любит... Любишь, Корея?

-- Хороший человек, часто мать вспоминает! Как придет, вспоминает!..

Апоста поглядел на него с состраданием, вздохнул тяжко:

-- Сядь рядом, Корея. На буровой ты как у Христа за пазухой. Сучи ногами, не боись!.. Буровая не спасет -- тундра выручит...

Отрезал мне оленины:

-- Ето медвежатина жесткая. А оленина... Цинготные зубы и те берут... На себе проверено... Правильно, Китая?

-- Верный! Верный! Только, все равно, Корея...

С потолка свалилась на огромный палец Апосты какая-то мокрица, похожая на гнилую труху. Обледенелая. Видимо, сохраненная с лета вечной мерзлотой. Он взглянул на нее почти нежно.

-- Спасибо, душечка! -- пробасил. -- К письму, значит...

Под вечер в зимник Апосты вбежал, ухая пудовыми валенками, гривастый.

-- И-Иван! -- кричал он на бегу. -- Ва-аня!.. Условники друг дружку режут. Матюшкина убили, геолога!

-- Мат-юшкина?! -- вырвалось у меня. -- Ермолая, с которым в поезде ехал?! "Русь непаханая!.."

Иван Апоста кинулся наружу, просипев:

-- Всех, окромя вахты, на вездеход!..

Когда я, натянув свое городское пальто, гревшее за Полярным кругом не больше дождевика, выскочил на улицу, вездеход уже разворачивался, гремя белыми, в снегу, гусеницами. На него карабкались буровики в телогрейках. В руках у каждого была суковатая, из кривой полярной березы, палка. Кто-то кинул внутрь лом, громыхнувший о железное дно кузова. Длинноволосый тащил кувалду. Несколькими прыжками я настиг ведеход и стал подтягиваться сзади за железный борт.

-- Ку-да?! -- заорал Апоста. -- Жить надоело?!

Мне удалось наконец перекинуть ногу через борт, и тогда Апоста ткнул меня кулаком в грудь, легонько, видать, ткнул, вполсилы: я не ощутил, придя в себя, боли в груди. Только холодящий руки снег. Оказалось, я лежу распластавшись на дороге, без шапки. Где-то далеко-далеко позванивают гусеницы, звук на морозе точно не слабеет. Гремит и гремит ледяной воздух. Оказалось, это грохочет трактор, уставившийся в меня изумленными фарами. Двое парней из котельной да кто-то из вахтенных, кликнули жен, ребят на подсмену и завели трактор на огромных резиновых колесах. Я вскочил на ноги и -- недосуг им было разбираться со мной -- прыгнул на сани, волочившиеся за трактором.

Мы притащились, за первыми, минут через десять. Буровики влетели в дощатый барак, дубася суковатыми палками всех подряд. Никого не пропуская. Даже паренька, прижимавшего к груди шахматную доску, отшвырнули, окровавленного, к стене. Даже визжавшей девчонке с насурмленными бровями поддали сапогом.

Апоста, оказывается, был в другом бараке.

-- Ч-черт, не сюды! -- ругнулся кто-то. Кинулись в соседний барак.

-- ...Ма-атюшкина! -- сипел Апоста, приваливаясь спиной к мокрой стенке тамбура. -- Ма-атюшкина, суки!!!

Заводил вязали веревками, полотенцами, самого неуемного, плевавшегося, скрутили колесом, затылком к пяткам, по-тюремному. "Быстрее очухается!" -сказал Апоста, скривив оттопыренные губы в болезненной гримасе. И только тут увидели все, что у него перебита рука. Свисает беспомощно. И кровь на щеке.

-- Ничто! -- сказал он. -- Заживет, как на собаке!

Убитого Ермолая Матюшкина накрыли байковым одеялом, оставили на месте до прилета следователя из Ухты.

-- Кто его? -- тихо спросил я Апосту, садящегося в вездеход, рядом с шофером.

-- Кто? -- повторил он, морщась. -- Кто?! Кто могет, кроме Забродюхи...