Алексей Писемский: Виновата ли она?

– Вы здесь, Леонид Николаич, я вас и не вижу… Здравствуйте!

Тот не пошевелился и ни слова не сказал; меня и Лидию Николаевну она по обыкновению не заметила. Лида вышла, наконец, в залу, я тоже последовал за нею, благословляя в душе приезд Пионовой. Когда я вошел, Лидия сидела на небольшом диване, задумавшись. Увидев меня, она улыбнулась и проговорила:

– Я ушла, там очень жарко, посидимте здесь.

Я стал около нее.

– Вы будете у нас завтра? – спросила она.

– Буду.

– А послезавтра?

– Послезавтра воскресенье, урока у меня нет.

– Ничего, приходите обедать и на целый день.

Я обмер от радости.

– Завтра я не буду целый день дома, – прибавила Лидия.

– Где ж вы будете? – спросил я.

– В пансионе у madame Жарве. Там завтра акт и вечером бал.

– Стало быть, вы завтра будете веселиться?

– Какое веселье!.. Я не люблю балов, но я там училась; начальница меня очень любила; сама приезжала и просила, чтоб мамаша меня отпустила; она очень добрая!

– Я знал одну из воспитанниц madame Жарве; та не похожа на вас и, кажется, очень любит балы.

– Кто такая?

– Вера Базаева, которая мне еще как-то кузиной приходится.

– Верочку Базаеву? Она вам кузина! Эта наша пансионская красавица. Скажите, где она и что делает?

– Я думаю, танцует и кокетничает.

– Право? Она, впрочем, всегда была немного кокетка, а какая хорошенькая! Сначала я была с ней дружна, а потом расстались холодно; она тогда зиму жила здесь, очень много выезжала, и мы почти не видались.

– У меня с нею почти были такие же отношения: на первых порах мы с ней очень скоро подружились, или по крайней мере она уверяла меня, что ей очень ловко танцевать со мною вальс, а я находил, что она очень хороша собою.

– Вы не были в нее влюблены?

– Нет.

– Не может быть.

– Отчего же не может быть?

– Оттого, что она так мила, что нравится всем.

– На первый взгляд, может быть, а потом, вглядевшись, увидишь, что красоте ее многого недостает.

– Чего ж недостает?

– Мысли, чувства, души.

Лида не возражала.

– Вы напрасно думаете, – продолжал я, – чтоб я мог быть влюблен в Базаеву; по моим понятиям, женщина должна иметь совершенно другого рода достоинства.

– А именно?

– Вы желаете знать?

– Очень.

– Женщина должна быть не суетна, а семьянинка, кротка, но не слабохарактерна, умна без педантства, великодушна без рисовки, не сентиментальна, но способна к привязанности искренней и глубокой, – отвечал я.

В голове моей давно уже приготовлен был для Лидии Николаевны этот очерк идеала женщины.

– А наружность? – спросила она.

– Наружности я и определять не хочу. Эти нравственные качества, которые я перечислил, так одушевят даже неправильные черты лица, что она лучше покажется первой красавицы в мире.

– Таких женщин нет.

– Нет, есть.

– Вы, стало быть, встречали?

– Может быть.

– Желала бы я посмотреть на такую женщину.

Я ничего не отвечал. Дело в том, что под этим идеалом я разумел ее самое. Несколько времени мы молчали.

– Вы, Лидия Николаевна, говорили, что никогда и никого не полюбите? – начал я.

– Да.

– Стало быть, вы никогда и замуж не пойдете?

– Нет, пойду.

– По расчету?

– Да, по расчету, – отвечала она.

И мне показалось, что, говоря это, она горько улыбнулась.

– Я не ожидал от вас этого слышать.

– Отчего ж не ожидали; это очень покойно; по крайней мере, если муж разлюбит, то не так будет обидно.

– Перестаньте так говорить, я вам не верю.

– Нет, правда.

– Правда?.. – начал было я.

– Постойте, – вдруг перебила меня Лидия Николаевна, – там, кажется, говорят про меня.

– Что такое вас встревожило? – спросил я.

– Так, ничего, – отвечала Лидия Николаевна.

– Ах, какая эта Пионова несносная! – прибавила она как бы про себя.

– Lydie, ou etes vous? [3]– раздался голос Марьи Виссарионовны из гостиной.

– Ici, maman [4], – отвечала Лидия.

– Venez chez nous. [5]

– Посидите тут, я скоро возвращусь, – это ужасно! – проговорила она и ушла.

По крайней мере, с полчаса сидел я, напрягая слух, чтобы услышать, что говорится в гостиной; но тщетно; подойти к дверям и подслушивать мне было совестно. Наконец, послышались шаги, я думал, что это Лидия Николаевна, но вошел Леонид, нахмуренный и чем-то сильно рассерженный.

– Что вы тут сидите; пойдемте в кабинет, – сказал он.

Я пошел за ним в надежде, не узнаю ли чего-нибудь.

– Пионова сегодня что-то много говорит, – начал я.

– Мерзавка!.. Черт знает, как все эти женщины нелепы.