Иван Шмелев - Том 4. Богомолье

Двигаются к обеду, в залу. Подают суп из хвостов «заячий пирог». Нахваливают, такого никогда не ели. – Кинг говорит: «эта такая… как ват, мягкий гразь», и просит еще кусок. Косой смотрит со мной за дверью, всё крякает. Пахнет от него водкой, глаза остановились, страшные. Всё уходит в столовую, закусить. Несут сомовину с красным соусом, потом индейку под синдереем… У Энтальцева нет стакана, но ему подносят из своего соседи. Просят – «ну-ка, поговори!» Энтальцев встает со стаканчиком и начинает – по-английски: «гау-лау… микки-вики… дую-вздую…» – как самый настоящий англичанин. Косой шепчет: «гляди ты, как отличается». Все смеются, Кинг говорит – «ти… ма-шейкин!» Несут «пудинг с пламем», самое главное, – на серебряных блюдах башенки, румяные, в пупырях, из середки и по бокам мотаются синие языки огня. Кинг кричит радостно – «браво, наш поддинг, ура!» Косой вдруг вскрикивает, вбегает в залу и начинает плясать, как пьяный. Пролился огонь из блюда, официант споткнулся! Ничего, потушил Косой, вернулся ко мне, говорит: «всё во мне горит, пойду попью». В зале кричат, что пожар надо заливать. Шампанского! Хлопают пробки. Тянутся к Кингу чокнуться. Проходят в гостиную, на кофе. Кинг разваливается в креслах, закуривает «царскую» сигару. Всех обносят сигарами. Берут «на память» и некурящие. Энтальцев сует в карманы. Стелется облаками дым. Разносят кофе с какими-то «кеки-пряниками», на ананасе. Кинг в восторге, кричит – «сами ма…шейкин!» – значит, очень уж хорошо. Мы с Косым пробуем за дверью: совсем не пряники, а кулич с вареньем м миндалем. Проходит крестный, замечает меня, поднимает и говорит: «идем, пропой англичанину песенку, мастер ты». Приносит и ставит перед Кингом. Кинг щелкает на меня зубами, вынимает из кошелька серебряный пятачок и говорит – «на костинцы, на чай… купи сахарни-сладки… спей песеньку-маленьку… бай-бай». Мне стыдно, но все просят, и отец велит спеть. Я начинаю – «ах, попалась птичка, стой», смотрю в пуговку на животе у Кинга и вижу, как он… уже не вижу пуговки, а большая рука его трет жилет, и как будто что-то икает там. Я припеваю – «отпустите полетать, развяжите сети…» – и вдруг жилет поднимается, и серый коленки идут куда-то… Говорят – «чего-то с ним, смотрите какой!..» Кинг стоит у двери, сгибается и крякает, трет живот. Просит – «ведите меня… пожалста… очень скоро… непотерплю». Отец манит его, бежит, распахивает дверь в сени. Кинг идет, прихватив живот. В гостиной гогот, все давятся говорят: «это вот угостили, по-английски!» В сенях страшный шум, будто бьют в пол ногами. Кричат: «не пускает, дверь на крюке!» Кинга уводят кверху, в другое место. Отец отчитывает Косого: «чего заперся, мошенник?» – «Ну, мочи нет!» – говорит Косой, бледный, на себя непохож. Бежит Энтальцев, качается – «ножками режет!» – кричит в сенях. – «Уж не отравились ли, Боже упаси?» – говорят кругом, – «с огнем то ели!» – «Нет, это не от огня, а… пик-пик-то этот… он столько съел! и барин наш напробовался… с пика это».

Косого официанты уводят в мастерскую: совсем, говорят, свернуло. Уж не холера ли на Хитровом, говорят, трое вчера скончалось. Ведут Кинга, зеленого, кладут на диван в столовой. Попить просит. Говорят – не давайте сырой воды, дать ему водки с солью. Ведут Энтальцева, укладывают на подушки, на пол. Дают капель д-ра Иноземцева. Оба кряхтят и стонут. Послали за доктором Клином, Эраст Эрастычем. Отец растерян: еще трое недомогают. Клин – в городской больнице, рядом. Приезжает, осматривает, велит рвотного дать и молока побольше, компресс… Возможно, что и отравились, говорит.

Гости понемногу отъезжают. Клин велит позвать повара Гараньку, но Гаранька без задних ног. Трут ему уши плотники, приводят в чувство. Он мычит и мычит: «перело-жил… дикого меду… три палки…» Это вот в тот, в «пик-пик». Из кухни приходит Марьюшка и кричит: «чего там, он, разбойник… касторка стояла в уголку, верховые сапоги барину смазывать, в соус ее и опростал, с озорства, поворята сказали!» Клин говорит – «ну, это ничего, только полезно… да с перцем еще, вот и оказало скорое действие». Велит показать соус. Испуганный Фирсанов докладывает: «что было – всё Василь-Василич вылизал, очень понравилось».

Уж и было смеху! Так все и говорили после, в поговорку: «смотри, много не ешь, „Кинги“ не приключилось бы». На утро спрашивают Гараньку, а он не помнит. «Да что я, враг, что ль, себе! Это старуха меня со злости напакостила, влила!» Спрашивают поварят, а они напугались, божатся – ничего не видали, а старуха захаживала, как Герасим Семеныч отлучался. Спрашивают Марьюшку, а она – хоть иконы сымать, всеми святыми божится: «да что я, нехристь какая, что ли? людей травить!»