Иван Шмелев - Том 7. Это было

Нет, я сброшу эту наваду! Я хватил по столу кулаком и крикнул в этот туман проклятый:

– Да кто же вы, наконец?! Здесь зачем, на красном полу, в паршивом городишке?! У вас бриллианты и золото! изумруды – змеиный глаз! К черту бананы и Аргентину, все ложь!

Они – смеялись! Она, прекрасная, щекотала мне шею теплой медью-шелком, шептала страстно:

– О, кабайеро!

Из ее морских глаз глядела на меня душная Аргентина, ночная тайна летающего огня, влекущая счастьем к смерти.

– Баришни… сладки товар… ряхат-лукум! – сказал Грек. – Война, а тут ты-хо… и ми тут… ты-хо!

И опять глухой голос – с неба:

– Война… скора… фи-фи!

И сонный Грек перекувырнул что-то пальцем. И Казилини сказал, потирая обезьяньи лапы:

– Фи-фи!

И резко свистнул.

Был это миг блаженства: глаза ЕЕ, льющие змеиные чары всех женщин мира! Такой она мне явилась…

Было ли это от ее «ликеров», которые стряпал дьявол, или это бурно вернулась из моего «гроба» покинутая там сила, – не знаю. Великий Соблазн выбрал себе личину – Аргентинку! Она разняла меня по суставам, ядом меня поила, и… странно, я чувствовал в ней родное. Кровь ее рвалась к моей крови, и тогда… тогда я почувствовал в себе – зверя. Она могла бы вести меня за собою на что угодно! Она могла бы стянуть в себя все бесценные камни мира, к ногам повалить все царства! Сгноить и растлить живущего в мире Бога!

Лихо кричала Аргентинка-вакханка:

– Гуляй, кавалер!., трын-трава!

И этот выкрик из публичного дома, этот бульварный вып-левок – «кавалер» – в ее губах, искривленных негой, был тогда для меня, как влюбленный шепот. Хотел бы я, чтобы это повторилось. Нет, не надо. То были впервые крикнувшие во мне «недра». Они вспучиваются в войне, в революции и… когда отравляет самка… Надо убить инстинкты, иначе все небо – к черту! Человеку надо уйти в пустыню и… вновь выйти!

– Гу-ляй! – орал ошалевший казначей, хватая ее за пальцы. – Она гадалка! Ей ни-чего не жалко!

Да, гадалка. Недавно нагадала она там где-то, и ловко мы погасили две батареи немцев и стерли три батальона стрелков-баварцев…

– Гей-га! Лихо?! Играли ее акульи зубки.

– Гуляй, кавалер! трын-трава!

И она выпила золоченый бокальчик старки.

– Все-то мы пор-рядочные скоты! – возгласил казначей, сгребая золотые, не считая. – А посему… прошу ужинать! Вот и солнце!

А солнце уже покачивается над забором – вышло из-за тумана.

Стол, – умереть можно. Как работали акульи зубки! Как рвал мясо зубами Итальянец, и чавкал салат-оливье подбодрившийся Грек! Как сердито бурлил розовый мед в стопках, смачно булькало в глотках! славно играл хрусталь розовым солнцем утра! Как кричали петухи по всему городу, и, – странно, – тревожно лаяли собаки!

– Стойте… лают собаки!., во-ют… – настороженно сказал казначей. – Вы слышите?.. Как будто, гремят повозки?.. Гремят пополки…

И вдруг, в окне – вихрастая голова парнишки и рука с бумажкой:

– Телефонограмма! немцы!.. Как бомбу бросил!

Казначей – мешком в кресло, посинел, налился… Иностранцы икру в рот вмазывают, как-шпатлюют… А я… Прорвались немцы? Бред, марево! Пошутил парнишка…

И взорвалась бомба!

Ахнул казначей, рванул у ворота, хрипнул:

– Теле… фоно… «Эвакуироваться… немедленно?., направление…» Не понимаю… Что такое?..

Он тряс бумажкой, водил глазами, вздувался жилами…

И вдруг, выпучив глаза, крикнул:

– Про-дали! Измена!! Вон! вон!! вон, скоты!! все вон!!

И пустил салфеткой в глазевшего на него Грека.

– Сюма сасель… – развел Грек руками, повел усом.

– Ха-ха-ха-ха… – рассыпалась Аргентинка смехом.

Через марево мне блеснуло. Нюхом животного важное я постиг, – близкое смерти. Острием долгим-долгим, вытянувшимся оттуда, где плясали в крови, пронзило сердце… Я уже рвал проклятую паутину, пытался схватить скользившую от меня тень тайны. Она была здесь – я знал.

– Пьян… ничего не соображу… – путался казначей с салфеткой, тер кулаком глаза. – Капитан, что же это?!.

Я уже разорвал паутину, хватал ускользавшую от меня определенность… Казначей окатил голову из графина, графин – в окно.

– Капитан, действуй! Немцы в тылу, а у меня на руках миллионы, резерв!!.

Я впивался глазами в Аргентинку, вытягивал из нее тайну… Я поймал-таки заметавшийся мышью взгляд и крикнул этим, уж слишком спокойным комедиантам:

– Документы!!

Это был для них, очевидно, привычный окрик. Они поднялись с сознанием важности порученного им дела, как бы с сожалением к моей неосведомленности.