Борис Зайцев - Том 1. Тихие зори

Дорогой назад я страдал от своей неловкости, но еще глубже неловкости лежала и тайная, почти сладострастная радость… Ну, вот, отец будет подбрасывать дров в камин, а я уйду к себе в комнату и разверну… «Курьер», переверну страницу, а там, слева в углу, под чертой…

И когда спать будешь, то газета все-таки рядом в столе, и там появилось какое-то новое существо, оно и отдельно, и будто бы я, но и я прежний перестал существовать, а бухнулся в какой-то иной мир, и уже дышу и хожу не так, как прежде.

Это день первого напечатанья. В то, что мне, напечатав, еще и заплатят, уж никак не верилось. Я не предпринимал никаких мер, чтобы получить деньги. Так продолжалось с год. За это время прошло в «Курьере» моих 3–4 рассказа, и, наконец, летом, по чьему-то указанию, я решился: поехал в Петровские линии и, мучаясь стеснением и боязнью – а вдруг скажут: ну, это мы так, для затычки печатали, за такие вещи не платят, – подымался по лестнице в контору. Барышня за конторкой равнодушно выглянула, полистала какую-то книгу.

– Вам сорок три рубля девяносто…

Выдала золотыми монетами, так они у меня и звенели в кармане, пока Солянками, Николо-Ямскими, мимо Андрония, ехал домой на извозчике. Заплатили за первый рассказ по три копейки строчку, за следующие по пятаку. Это была вторая часть посвящения, и последняя: раз гонорар получил, то конец, пролетят все экзамены и чертежи, все Технические, Технологические, Горные и тому подобные. Началась «Новая Жизнь».

1921

Борис Зайцев. Рассказы. СПб., изд. «Шиповник», 1906.

Рассказы г. Зайцева вовсе не задаются целью доказать какой-либо тезис, как то часто бывает у Л. Андреева или г-жи Гиппиус; нет в них и повествовательного замысла, мощной логики событий, которая увлекает в первых рассказах М. Горького; нет, наконец, и попыток, как у Ф. Сологуба, проникнуть в психический мир человека, в тайники души. «Идея», «сюжет», «характеры» – эти три элемента, которые часто считаются самыми существенными для рассказов, совершенно отсутствуют у г. Зайцева. В его рассказах большею частью ничего не происходит, и его действующие лица мелькают как неясные, слабо очертанные тени. Если придерживаться школьных делений, придется сказать, что рассказы г. Зайцева относятся к роду не повествований, но описаний. Для г. Зайцева форма рассказа – лишь предлог, чтобы нанизать ряд не очень связанных между собой «пейзажей» или «жанровых картинок». Отдельные рассказы объединяются вовсе не тем, что в них выступают одни и те же лица или развертывается единое действие, но исключительно общностью настроения. Рассказы г. Зайцева – это лирика в прозе и, как всегда в лирике, вся их жизненная сила – в верности выражений, в яркости образов.

Г. Зайцев, по-видимому, сознает пределы своего дарования, и все его творческое внимание устремлено на частности, на отточенность слога, на изобразительность слов. Среди образов, даваемых г. Зайцевым, есть новые и удачные, являющие знакомые предметы с новой стороны, – и в этом главная ценность его поэзии. «Палевого оттенка пыль», «жгучими нитями блестят телеграфные проволоки», «смирная церковь», «внимательная, нежная заря», «слюдяно-золотые колосики», «сумеречные отзвуки белых полей» – такие, и подобные им, определения говорят воображению, как-то убаюкивают, безвольно переливают в душу настроения автора. Заметим, что г. Зайцеву особенно удается передать чувства кроткие и нежные и что, напротив, он сбивается, когда пытается писать в тонах страстных, жгучих или мрачных, жестоких. Однако упорное искание многозначительных образов ведет г. Зайцева и к целому ряду художественных ошибок. Прежде всего он с большой неразборчивостью черпает из произведений прежних писателей. «Вещий мрак», «бледно-зеленый, девственный рассвет», «ночь сторожит нас», «пустая ночь», «звонкость утра», «слушать, как молчит горизонт», «солнечное безумие» – все это, конечно, метко и красиво, но уже не раз было сказано, иное давно – у Тютчева и Фета, иное совсем недавно– у А. Добролюбова, А. Белого, А. Блока… Затем и в собственных образах г. Зайцев порой срывается в претенциозность и надуманность. Говорить, что тело «пышет» под одеялом в «розоватом дыму» (?), что грядущие люди будут «одеты плывучим (?) телом», которое будет «мягко кипеть, пениться», что на козлах «человек», у которого «в мозгах свеже пахнущее (?) дерево», – это только загромождает воображение не идущими к делу представлениями. Наконец, на некоторых страницах г. Зайцев переходит всякую меру в наборе все новых и новых эпитетов. Буквально при каждом существительном стоит прилагательное, а иногда и два и три. Словно идет ожесточенная охота за эпитетами, но утомленная душа читателя решительно отказывается их воспринимать.