Борис Зайцев - Том 8. Усадьба Ланиных

1. Над ужасной пищей приподнял рот
Этот грешник, обтирая его волосами
Головы, которую разрушал сзади.
4. И начал: «Ты желаешь, чтоб возобновилась во мне
Безнадежная скорбь, давящая мое сердце
При одной мысли, прежде чем заговорю.
7. Но если словам моим надлежит стать семенем
Позора для изменника, которого я грызу,
То говорящего и вместе плачущего ты увидишь.
10. Не знаю, кто ты и каким ты способом
Спустился вниз; но флорентинцем
Кажешься, поистине, когда тебя слышу.
13. Ты должен знать, что я был графом Уголино,
А этот архиепископом Руджиери;
Теперь скажу тебе, почему я так с ним рядом.
16. Как, благодаря злым его советам,
Доверившись ему, я был захвачен
И затем погиб, рассказывать излишне.
19. Но о том, чего не можешь знать,
То есть, сколь была ужасна моя смерть –
Услышишь и узнаешь, что он сделал мне.
22. Маленькая дыра в той клетке,
Что благодаря мне получила имя голода
И где другим надлежит еще быть заключенными,
25. Показала мне в своем отверстии
Уже много лун, когда я увидел дурной сон,
Разодравший предо мной завесу будущего.
28. Вот этот представился мне вождем и предводителем,
Гнавшимся за волком и волчатами к горе,
Что заслоняет от пизанцев Лукку;
31. С тощими псами, усердными и отборными,
Гваланди и Сисмонди и Ланфранки
Выслал он вперед всей своры.
34. В недолгом беге, показалось мне, измучились –
Отец и его сыновья; и острые клыки,
Мерещилось мне, рассекли их бока.
37. Когда же я поднялся, пред рассветом,
То услыхал, что во сне плачут мои дети,
Находившиеся со мной, и просят хлеба.
40. Сколь ты жесток, если уж не скорбишь
При размышлении о том, что возвещалось моему сердцу!
И если ты не плачешь, то о чем же можешь плакать?
43. Они уже проснулись, и час близился,
Когда обыкновенно подавали пишу,
И все были в сомнении благодаря снам.
46. И я услышал, как внизу заперли вход
Ужасной башни; тогда я посмотрел
В лица сынам своим и не сказал ни слова.
49. Я не заплакал, так окаменел я весь,
Они же плакали, и Ансельмуччио мой
Сказал: „Ты смотришь так! Отец, что же с тобой?“
52. Но я не прослезился и не отвечал им
Во весь тот день и в следующую ночь,
Пока другое Солнце не взошло над миром.
55. Когда же слабый его луч проник
В горестную темницу и я увидел
В четырех лицах собственное отраженье,
58. Обе руки укусил я себе в горести.
И они, думая, что сделал это я от желания
Есть, все одновременно поднялись,
61. И воскликнули: „Отец, гораздо легче будет нам,
Если ты нас начнешь есть; ты нас облек
В эту жалкую плоть, ты и лиши ее“.
64. Я тогда стал покоен, чтобы не усиливать их скорби.
Тот день и следующий мы безмолвствовали.
О, твердь земная! Почему ты не разверзлась?
67. Когда мы до четвертого дня дожили,
Гаддо, распростершись, бросился к моим ногам,
Воскликнув: „Отец, почему же ты мне не поможешь?“
70. И тут же умер. И как ты меня видишь,
Видел я смерть троих, одного за другим,
На пятый день, и на шестой; тогда я принялся,
73. Уже слепой, сверху обшаривать их,
И звал два дня, хотя они были уж мертвы,
А затем сильнее горя оказался голод».
76. Произнося это, он скосил глаза
И снова взялся за жалкий череп зубами,
Которые на кости крепки, как у пса.
79. О Пиза, поношение людей
Той восхитительной страны, где звучит Si;
Если соседи ленятся наказывать тебя,
82. Тогда пусть двинутся Капрайа и Горгона,
И да запрудят устье Арно,
Чтоб затопить всех твоих жителей.
85. Ибо если о графе Уголино прошла слава,
Что он предал твои твердыни,
Ты не должна была обрекать на такой крест детей.
88. Невинны были, по своему юному возрасту,
О новые Фивы! – Угуччионе и Бригата,
И другие двое, упомянутые в песне выше.
91. Мы прошли далее, туда, где лед
Крепко связывает других людей,
С лицами не вниз, но откинутыми назад.
94. Сам плач не позволяет плакать там,
И горе, находя в глазах препятствие,
Обращается внутрь и увеличивает тоску,
97. Ибо первые же слезы образуют скопление,
И наподобие кристального забрала
Наполняют всю впадину под ресницами.
100. И хотя, уподобляясь в том мозоли,
От холода перестало лицо мое
Быть сколько-нибудь чувствительным,
103. Мне показалось, что я ощутил некий ветер.
Поэтому я спросил: «Учитель, кем же движется он?
Разве не угашены здесь внизу все пары?»
106. И он мне: «Скоро уже будешь там,
Где глаз даст тебе ответ на это,
Ибо увидишь причину, изливающую дыхание».
109. И один из скорбных ледяной коры
Вскричал нам: «О души, столь свирепые,
Что последняя глубина вам назначена,
112. Снимите с моего лица жесткие покровы,
Дабы горе, напитавшее мое сердце, я излил
Хотя немного, прежде чем застынут слезы».
115. Я же ему: «Если желаешь, чтобы я помог тебе,
Скажи мне, кто ты и если я тебя не облегчу,
Пусть в самую бездну льда направят меня».
118. Он мне ответил: «Я Фрате Альбериго,
Я из плодов злого огорода;
Здесь я получаю финик вместо фиги».
121. «О, – сказал я, – неужели ты уж умер?»
И он мне: «Как живет тело мое
В верхнем мире, ничего не знаю.
124. Такое преимущество у этой Толомеи,
Что нередко душа низвергается сюда,
Прежде чем толкнет ее Атропос.
127. И чтобы ты охотней соскоблил
Остекленевшие слезы с моего лица,
Знай, что лишь только предаст душа,
130. Как сделал это я, телом ее завладевает
Демон, который им и управляет,
Пока все время его не исполнится.
133. А душа обрушивается в такой колодезь,
И может быть, является еще вверху тело
Тени, что зимует там за мной.
136. Ты должен знать ее, если сошел сюда недавно.
Это сер Бранка д'Ориа, и уже много лет
Прошло со времени как он заключен тут».
139. «Думаю, – сказал я, – что меня обманываешь,
Ибо Бранка д'Ориа еще не умер,
И ест, и пьет, и спит, и одевается».
142. «В верхний ров, – сказал он, – Злых Когтей,
Туда, где кипит клейкая смола,
Еще Микеле Цанке не спускался,
145. Когда этот вместо себя оставил дьявола
В своем теле, и в одном своем родственнике,
Который вместе с ним свершил предательство.
148. Но протяни же, наконец, руку сюда;
Открой мои глаза». И я их не открыл ему,
И вежливостью была для него грубость.
151. О генуэзцы, люди отдаленные
От всякой доблести, исполненные пороками,
Почему не изгнаны вы из мира?
154. Ибо с наихудшим духом из Романьи
Нашел я одного из вас такого, что за дела свои
Купается уже душой в Копите,
157. А телом кажется еще наверху живым.