Игорь Тарасевич - Мы должны говорить друг с другом

- Пойдем? - спросил Хочуван, вращая глазами, - Понравилось?

- Да, - она опустила взгляд и двусмысленно улыбнулась, - понравилось! И посмотрела ему в лицо, - Очень понравилось.

- Ну! - сказал Хочуван и обернулся, - А тебе?

Знамеровский ничего не ответил, только лицо его как-то дернулось от вопроса. Он выскочил вслед за Никулиным, дробь шагов по железной лестнице послышалась вслед за тяжелой медленной поступью Ивана Андреевича.

- Молодой, - сказал Хочуван, словно читая мысли стоящей рядом, Пойдем. Красивый язык, а? А?

Они вышли на улицу, разговаривая об ойкуменском.

- Пиво пьешь? -спросил Хочуван, закрываясь широкой ладонью от ударившего солнца.

- Господи, какое пиво! С ума ты сошел, - она засмеялась, - Мне домой надо, меня муж и ребенок ждут.

- У-у!

- Да! А ты думал? - Она говорила и гордо, и кокетливо, как всегда говорила о семье с мужчинами.

- Как тебя муж-то пускает на ойкуменский, а? Я бы тебя, мать, ни в жисть не пустил!

Она улыбнулась и пошла, чувствуя на спине прожигающий взгляд Хочувана. Платье у нее было легкое, открытое, просвечивающее насквозь. Каждый раз оно надевалось со скандалом - муж ревновал ко всем встречным подряд.

Теперь у нее появилось что-то свое в жизни, не только семья, теперь у нее есть вполне дозволенное, культурное занятие, которое, уж хоть ты что, никак не сможет не разрешить Леня. И маменьке его, - подумала она, придется смириться, розы свои распрекрасные самой продавать. А у нее теперь есть занятие, да.

Не торопясь, слушая двигающееся в платье тело, она вошла в дом Скобликовы жили в старом деревянном флигеле, который и официально-то не назывался домом, адрес был - строение No 8. Строение! Их собирались сносить в этом году, к ноябрьским обещали квартиру. Сколько в этом году перемен, еще подумала она, представив, как будут выносить из дома мебель, узлы, свертки, Андрюлечкины учебники. У нее тоже были книги - штук двадцать макулатурных, и она свяжет их белой бельевой веревкой в две связки.

- Бель-е, - сказала она, - бель-е.

Она сама вынесет книги к машине, положит на заднее сиденье сама. И сама упакует учебники ойкуменского, тетради - надо купить большую коленкоровую тетрадь за 95 копеек, для записей, и маленькую, блокнотик - для слов для словарика. В доме было грязно, неубрано. На плите стояла заскорузлая сковорода с остатками жареной колбасы, и Скобликова взяла эту колбасу и съела. Перегоревшее масло отдавало едким на вкус, словно машинное. За окном из-под их "Жигуленка" торчали Ленины ноги. Она бросила в них спичечным коробком.

- Пришла? - ноги задвигались, и муж вылез из-под машины, держа врастопырку измазанные черным руки, - Кончилось? Быстро что-то. Голову мне промокни, руки грязные.

Он встал под окном, как лошадь. Она принялась вытирать ему платочком лысину, разводя по проборам светлые волосы, вспотевшие на жаре.

- Ну, и что вы там делали? - Он коснулся рукой носа, оставив на губе черную полосу.

- Что, что. Занимались! Стой спокойно. А где Володечка?

- За сигаретами послал.

Он взглянул исподлобья и отстранился:

- Хватит... Как занимались-то? Расскажи.

- Проверяешь?

- Дура, - привычно бросил муж, - Кому ты нужна, на себя посмотри!

Она действительно пошла и посмотрела на себя в зеркало - баба еще хоть куда, плотно провела руками по бедрам, повернулась к зеркалу задом, выгнула спину, стрельнула глазами через плечо, потом через другое.

- Нужна! У нас там мальчики молодые, между прочим! - крикнула она от зеркала и сразу пожалела об этом.

- А-а,-тут же завелся муж, - вот с этого бы и начинала, дура. Ду-ура! Только вспомни теперь еще про свои занятия! Рубашку я сколько дней прошу зашить? Сидишь целыми днями дома, мы с матерью вкалываем почем зря, а ты что? Дом, посмотри, как хлев!

Он, злобно тряхнув пачкой, высыпал себе на ладонь горку стирального порошка, просыпав его на пол ванной, и, щерясь ртом, начал мыть руки.

- Хлев! - он пихнул ногой валяющийся обмылок, - Посмотри! Мать... Мать спины не разгибает, руки в земле! Не знаешь, на чьи деньги мы живем? Ду-ура! На торговлю ехать -нос воротишь! А не будь материных роз, я тебя по подругам не на "Жигулях" возил бы, а на велосипеде!

- Я сама могу на велосипеде! - закричала она первое, что пришло в голову, - Пропади пропадом твои "Жигули", ты на них больше, чем на меня, внимания обращаешь! Я пешком буду ходить! Дурак! И на ойкуменский буду ходить! Выучусь и поступлю на работу, да!

Она бросилась на тахту и зарыдала:

- Ах! Ах! Ах! - В такт ее рыданиям над тахтой закачался на ножке торшер-поганка.