Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 5. Произведения 1856–1859 гг. Альберт

Вдругъ передъ нимъ явилась старая зала, съ досчатымъ поломъ, въ которой еще 10 д ѣтьми они б ѣгали вокругъ стола, но въ которой столъ этотъ теперь разд ѣленъ на дв ѣполовинки и придвинутъ къ ст ѣнк ѣ. Въ зал ѣтеперь блеститъ 8 св ѣчей, играютъ 4 Еврея, и деревенской свадебной балъ кипитъ во всемъ разгар ѣ. Вотъ старушка мать въ праздничномъ чепц ѣ, улыбаясь и по-старушечьи пошевеливая губами, 11 радуется на красавицу дочь молодую и на молодца сына; вотъ красавица молодая, счастливая сестра, вотъ они вс ѣпростые друзья и сос ѣди; вотъ и горничныя, подгорничныя и мальчишки, толпящіеся въ дверяхъ и любующіеся на молодого барина. Да, былъ молодецъ, красавчикъ, весельчакъ, кровь съ молокомъ, и радовались на него, и онъ съ возбужденіемъ и счастіемъ чувствовалъ это. А вотъ и барышня и изъ вс ѣхъ барышень, она, Лизанька Тухмачева, въ розовомъ платьиц ѣсъ оборками. Чудное платьице! хорошо и холстинковое дикинькое, въ которомъ она по утрамъ; но это лучше, вопервыхъ, потому что оно на ней, и вовторыхъ, потому что открываетъ ея чудную съ жолобкомъ сзади шею и пушистыя, непривычныя къ обнаженію руки. Она не переставая почти безпрестанно улыбается, почти см ѣется; но какой радостью и ясностью сіяетъ эта розовая улыбка на ея раскрасн ѣвшимся, вспот ѣвшемъ личик ѣ. Блестятъ б ѣлые зубы, блестятъ глаза, блестятъ розы щекъ, блестятъ волоса, блеститъ б ѣлизна шеи, блеститъ вся Лизанька осл ѣпительнымъ блескомъ. Да, она вспот ѣла, и какъ прелестно вспот ѣла! <���какъ пот ѣютъ только деревенскія барышни; отъ нея дышитъ силой и здоровьемъ.> Коротенькія вьющіяся волосики на вискахъ и подъ тяжелой косой лоснятся и липнутъ, на пурпурныхъ щекахъ выступаютъ прозрачныя капли, около нея тепло, жарко, страстно. Онъ ужъ разъ дватцать танцовалъ съ ней вальсъ и все мало, все еще и еще, в ѣчно, в ѣчно чего-то отъ нея хочется невозможнаго. Вотъ онъ сд ѣлалъ шагъ отъ двери, и ужъ она улыбается, блеститъ на него горячими глазками, она знаетъ, что онъ идетъ опять обнять ее молодой и сильный станъ и опять понесется съ ней по доскамъ залы. А звуки вальса такъ и льются, переливаются, такъ и кипятятъ молодую кровь и нагоняютъ какую[-то] сладостную тревожную грусть и жаръ въ молодое сердце. – И какъ ей не знать, что онъ идетъ къ ней, тутъ хоть и 10 барышень, и 10 кавалеровъ и другіе еще есть, но в ѣдь это все вздоръ, вс ѣзнаютъ, что тутъ только одна красавица Лизанька и одинъ молодецъ – онъ. Никого больше н ѣтъ, кром ѣего и Лизаньки, другіе только такъ, притворяются, что есть. – Одна есть моя моя Лизанька! и потому моя моя Лизанька, что я весь ее, что со слезами счастія готовъ 12 сію же минуту умереть, принять истязанія за нее, за Лизаньку. Вотъ я подхожу къ ней, а первая скрипка жидъ выводитъ съ чувствомъ, подмывательно выводитъ тонкія нотки вальса, а матушка и другіе, вс ѣ, вс ѣсмотрятъ и думаютъ: вотъ парочка, такой н ѣтъ другой во всемъ св ѣт ѣ, и они думаютъ правду; я подхожу къ ней, она ужъ встала, оправила платьице; что тамъ таится подъ этимъ платьицемъ, я ничего не знаю и не хочу знать, можетъ быть ноги, а можетъ быть ничего н ѣтъ. Она подняла ручку, около локотка образовалась ямочка, и пухлая твердая ручка легла мн ѣна сильное плечо. Я дышу т ѣмъ горячимъ воздухомъ, который окружаетъ ее, тамъ гд ѣ-то подъ платьемъ ея ножки зашевелились, и все полет ѣло; вотъ жиды, вотъ матушка, вотъ сестра съ женихомъ улыбаются, а вотъ ея глаза, посмотр ѣли на меня, не посмотр ѣли, а что-то сд ѣлалось со мной и съ нею. Вотъ они. Сд ѣлалось что-то чудесное, въ этомъ взгляд ѣ, сд ѣлалось то, чего я не см ѣлъ желать и желалъ <���и я знаю, что это есть. Я бы хот ѣлъ ревновать ее и ревную ее воображаемо, тогда еще> вс ѣми силами души. Ножки летятъ, ноги летятъ, рука, грудь, гд ѣона, гд ѣя? никто этаго не знаетъ. Мы летимъ, летимъ, что-то блеститъ, что-то двигается, что-то звучитъ, но я ничего не знаю и не хочу знать. – Но вотъ звучитъ ея голосъ, но я и того не слышу и не хочу слышать, и не голосъ, а шопотъ; она жметъ меня за руку, чтобы я опомнился, и повторяетъ: – Давайте прямо въ гостиную, говоритъ она, радостно улыбаясь. И чему она всегда улыбалась? Я понималъ однако тогда, чему она улыбалась. Нельзя было не улыбаться. Силы утрояются, удесятеряются въ ногахъ – всякая жилка дрожитъ отъ безполезнаго напряженія, несемся, несемся кажется прямо на притолку, на горничныхъ, но ничуть не бывало, и гор[ничныхъ] и притолки мы не ц ѣпляя [?] проскакиваемъ въ гостиную. Звуки скрыпокъ чуть слышны, тихо, одна св ѣча нагор ѣла, стулья стоятъ, и я въ гостиной....... и она въ гостиной.