Болеслав Маркевич: Четверть века назад. Часть 2

— Кого это? спросилъ Анисьевъ, усмѣхнувшись невольно ея торопливому усердію.

— La fille de l'исправникъ, — она кивнула головой на красивую, низко оголенную спину Ольги Акулиной, оживленно разговаривавшей въ это время у окна съ только-что представившимся ей проѣзжимъ дипломатомъ, котораго графиня Воротынцева прозвала «le perroquet malade», — au fond она всѣхъ насъ красивѣе здѣсь. Faites lui cet honneur, она будетъ въ восхищеніи.

— L'honneur sera tout pour moi, princesse, молвилъ онъ на это съ галантностью куртизана временъ Lauzun и Richelieu, — и отправился приглашать барышню.

А у барышни голова заходила кругомъ…. Ей представляются дипломаты, ее проситъ на мазурку первый петербургскій кавалеръ… Хорошо что она «такъ умна и предвидчива», у нея было какое-то предчувствіе, она сказала этому «бѣлобрысому судейскому» Маусу, сейчасъ прибѣгавшему приглашать ее, что она не можетъ еще дать ему положительнаго отвѣта, что ее кто-то, кажется, уже ангажировалъ, но она не совсѣмъ помнитъ кто, и что она скажетъ ему потомъ, потомъ…

— Конечно, графъ, конечно, merci! говорила она теперь Анисьеву, глядя на него такимъ блаженно-млѣющимъ взглядомъ что у дипломата даже лицо повело отъ пронявшей его въ эту минуту зависти къ счастливому воину, а осторожный воинъ поспѣшно опустилъ глаза, чтобы невольно загорѣвшійся въ нихъ блескъ не былъ замѣченъ дипломатомъ.

— Мы начинать будемъ? спросила тутъ же Ольга.

— Это ужь никакъ! коротко отвѣтилъ совершенно овладѣвшій собою флигель-адъютантъ:- я никогда баловъ не веду, пояснилъ онъ съ учтиво-холоднымъ, почти строгимъ выраженіемъ голоса и лица.

«Да, для него это слишкомъ низко, сообразила тотчасъ же барышня;- все это надо знать, эти ихъ нюансы…»

Мазурка разсаживалась, когда графиня Воротыщева объ руку съ Гундуровымъ вошла въ залу.

Всѣ глаза обернулись на нее, на всѣхъ устахъ заиграла оживленная улыбка. Все это давно знакомо было ей; давно привычно ея сознанію себя «царицей». Она улыбалась тоже, сочувственно и благосклонно улыбалась въ отвѣтъ на всѣ эти неотступно направленные на нее взгляды. Но въ легкомъ вздрагиваніи длинныхъ рѣсницъ, въ чуть-чуть опущенныхъ углахъ ея рта внимательный наблюдатель уловилъ бы, быть-можетъ, признаки того душевнаго состоянія что на живописномъ старомъ языкѣ Франціи выразилось словами, — словами такой же какъ и она отходившей отъ обольщеній жизни женщины: [2] Валентина Миланская. «plus ne m'est rien, rien ne m'est plus»….

Знакомые ей мущины, танцовавшіе и не танцовавшіе, артиллерійскій полковникъ изъ гвардейцевъ, дипломатъ съ физіономіей «больнаго попугая», «Сенька» Водоводовъ, Толя Карнауховъ подбѣжали къ ней съ привѣтствіями, вопросами, приглашеніями на «extra-tour»….

— Non, hon, j'ai mon cavalier servant et j'y tiens, отвѣчала она смѣясь, — и громко, въ двухъ шагахъ отъ Лины, сидѣвшей къ ней спиной:- puisque vous n'en avez pas voulu, il paraоt, промолвила она, увидавъ что княжна обернулась на звукъ ея голоса, — и подвела къ ней Сергѣя, пытливо и нѣжно глядя ей прямо въ глаза.

— Monsieur Гундуровъ меня и не приглашалъ вовсе, сказала на это Лина, тихо улыбаясь и чувствуя въ то же время что у нея опять закололо у сердца.

— Княжна, я не смѣлъ, отозвался онъ, перемогая дрожь въ голосѣ, и робко, виновато взглядывая на нее, — я такъ дурно танцую….

— Все самолюбіе, чуть слышно промолвила она, не подымая глазъ.

Да, онъ этого заслуживалъ, — и еще виноватѣе, еще смущеннѣе стало его блѣдное лицо. А она… слова эти вырвались у нея противъ воли, подъ вліяніемъ всей муки испытанной ею въ этотъ день, его жестокости съ нею въ театрѣ, разговора ея съ дядей въ уборной, той физической боли сердца теперь отъ которой у нея двоилось въ глазахъ. Но она Богъ знаетъ что дала бы сейчасъ чтобы взять эти слова назадъ; онъ могъ быть виноватъ предъ нею, — да и виноватъ ли онъ въ самомъ дѣлѣ? — но она не имѣла права оскорблять, огорчать его…

Двѣ руки захватили и дружески сжимали ея руки.

— Милая княжна, говорила ей вполголоса графиня Воротыпцева, усѣвшись на стулъ Духонина подлѣ нея, — я сейчасъ уѣзжаю, и заранѣе прошу васъ не обращать на это никакого вниманія: я терпѣть не могу проводовъ и прощаній, и мнѣ, надѣюсь, дадутъ уѣхать безо всего этого. Но я непремѣнно хочу еще увидѣть васъ до моего отъѣзда за границу. Vôtre mère me doit une visite, и вы пріѣдете съ нею, не правда ли? или я сама еще разъ пріѣду сюда… Во всякомъ случаѣ знайте что я понимаю васъ и сочувствую вамъ; les sympathies de mon âme sont toutes à vous, повторила она подчеркивая. — А теперь прощайте, не оборачивайтесь, не провожайте меня взглядомъ, а танцуйте спокойно — и наклоняясь уже къ самому уху Лины, — и не сердитесь на тѣхъ кто любитъ васъ болѣе жизни! заключила она.