Александр Туркин - Тревога

Лѣсъ стоналъ…

Это было поздней осенью, когда старый Уралъ дышетъ угрюмымъ мракомъ и холодомъ. Непривѣтливъ онъ въ это время! Вершины горъ тонутъ въ сырыхъ и лохматыхъ тучахъ. Контуры ихъ сливаются съ далью слѣпо и тускло, не такъ, какъ весной, когда линіи косматыхъ великановъ изящны и нѣжны, будто чистыя колонны въ храмѣ… Старый Уралъ дикъ осенью, какъ медвѣдь, который собирается лечь въ берлогу. Съ утра онъ жмурится и жмется въ каменныхъ ущельяхъ, гдѣ живутъ и таятся невидимыя лѣсныя силы. И моросить Уралъ мелкимъ, назойливымъ дождемъ. Но бываетъ, что онъ гремитъ бурей. Тогда онъ прекрасенъ…

Послушайте… Изъ самой глубины горъ вдругъ выбѣжалъ вѣтеръ. Размахнулся — и сталъ на минуту, точно запутался въ каменистыхъ оврагахъ. Но чуткія, настороженныя деревья вздрогнули. Запѣли вершинами и разбудили душу тоской по жизни и волѣ. Странная вещь! Вамъ тоже хочется запѣть съ ними…

Играетъ звончѣе вѣтеръ. Все дальше бѣжитъ онъ, и шире у него размахъ. Все громче лѣсной голосъ. Вотъ треснуло сухое дерево. Жалобно, какъ струна, зазвенѣла рѣка, стиснутая утесами… О чемъ она? Еще немного — и вы слышите сплошной ревъ и грохотъ. Это — буря, это — ея крикъ. И душа у васъ бьется, какъ вольная птица…

Молодой штейгеръ желѣзнаго рудника, Аркадій Иванычъ, сидитъ въ казармѣ и пьетъ чай. Самоваръ свиститъ тонко, какъ флейта, но когда вѣтеръ рванетъ крышу и рявкнетъ въ трубѣ — тонкій пискъ глохнетъ, и казарма, кажется, дрожитъ и пляшетъ на мѣстѣ…

Всего еще семь часовъ вечера. Казарма заперта на ставни, но чувствуется, что тамъ, за стѣной, гдѣ реветъ Уралъ, стоитъ кромѣшная темень, что тамъ жутко и страшно. И рудникъ снаружи кажется спящимъ. Изрѣдка въ мракѣ взыграетъ искра изъ трубы, или пробѣжитъ около окна мутное пятно отъ жидкаго огня. Порою загремитъ желѣзная бадья, пыхнетъ тяжелымъ вздохомъ водокачка — и опять все мертво…

Аркадію Иванычу скучно. Онъ выпилъ уже пятый стаканъ чая, закончилъ дневную запись руды, смазалъ отъ нечего дѣлать сапоги, но всего этого было мало, и штейгеръ скучалъ. Въ казармѣ топилась чугунная печь, и въ желѣзной длинной трубѣ гулко наигрывалъ вѣтеръ. У самой печки сидѣлъ сторожъ Никита, маленькій, невзрачный человѣкъ, и читалъ старый номеръ газеты. Оттопыривъ нижнюю губу и прищуривъ подслѣповатые глаза, онъ тянулъ про себя шепотомъ. Иногда онъ обращался къ штейгеру съ вопросомъ.

— А что, Аркадій Иванычъ, спрошу я васъ…

— Ну?

— Побѣдитъ россійское государство, али нѣтъ?..

— Я не Богъ… — сердито ворчитъ Аркадій Иванычъ.

— А интересная штука эта… — задумчиво говоритъ Никита.

— Чего?

— Да война эта…

— Ничего тутъ интереснаго нѣтъ… Рѣжутъ люди другъ друга, и только…

— Оно, конечно… — соглашается Никита и шуршитъ газетой. Немного погодя, онъ опять заговариваетъ, дѣлая видъ, что, собственно, онъ ни къ кому особенно не обращается.

— Да… Штука эта самая война… А многіе говорятъ, что россійское государство выдержитъ… Конечно, если англичанка опять ногу подставитъ — тогда дрянь это… Она вѣдь только этимъ и занимается… А потомъ — вотъ возьмите эти самые фугасы… Какъ нашъ солдатъ вступитъ на него — такъ готовъ… Потому что у нашихъ сапогъ тяжеле… А у нихъ обутки — перо… Не слыхать на ногѣ… Да, дѣла!.. Вотъ, прошлый разъ отецъ Николай въ церкви говорилъ: «Россія, говоритъ, всегда перла… Перла на западную сторону и вездѣ… И на востокъ, говоритъ, она попретъ»…

— Чепуха все это… — разсѣянно говоритъ Аркадій Иванычъ и зѣваетъ.

Никита кладетъ газету и подбрасываетъ въ печку дровъ. По его лицу видно, что онъ нѣсколько обиженъ. Но перечить Никита не желаетъ.

Аркадій Иванычъ бродитъ взадъ и впередъ, и мысли его дѣлаются мрачными… Ему почему-то приходитъ въ голову, что иногда на рудникѣ бываетъ невыносимо скучно. Тамъ, гдѣ-то въ глубинѣ «россійскаго государства», трепещетъ теперь смѣлая мысль, люди работаютъ сознательно и дѣльно. Говорятся рѣчи, читаются доклады, и все мужественное встало и пошло навстрѣчу врагу «россійскаго государства». А врагъ это — темень, такая же глубокая, какъ за окнами казармы… Что здѣсь? Казармы, испитые, грязные люди, катакомбы подъ землей. Болѣзни, нужда, липкая глина и безжизненные куски руды… И люди здѣсь какіе-то отбросы… Ругаются, пьютъ и гибнутъ. А онъ что здѣсь? Посмотритъ работы, подсчитаетъ и дѣлаетъ «смарки» при разсчетахъ въ пользу своего владыки — завода. И смарки эти безсовѣстныя, грабительскія, и никто не говоритъ объ этомъ… Ни протеста… Рабочіе молчатъ, а управитель требуетъ этихъ смарокъ.