Алберт Бэл: Западня

Вдруг мальчик услышал жалобный визг, похожий на стон или плач. Мальчик даже вздрогнул от неожиданности. Стон и плач доносились все громче, и, приглядевшись, он заметил в дегтярном пруду какой-то комочек.

Черная поверхность отсвечивала, мешая как следует рассмотреть, что там такое. Мальчик подошел поближе.

Присел на корточки у пруда и увидел собачку неопределенной масти, тощую и шелудивую. Дворняжка угодила в деготь и теперь повизгивала, печально глядя на мальчика.

Часам к пяти пополудни мальчуган еще не вернулся домой, и мать, вполне естественно, заволновалась. В это время возвратился с работы отец, он пообещал разыскать сынишку. Сначала не спеша обошел соседей.

Никаких следов. Поскольку папа сам еще не так давно был мальчиком, да и теперь в нем сохранилось много ребяческого, он рассудил, что сынишка отправился искать приключений.

Перебрав в уме все возможные маршруты, отец зашагал к лесу по насыпи узкоколейки. Вот самая подходящая дорога для приключений - странно, как это раньше ему не пришло в голову. Отец шел и поглядывал по сторонам, не схоронился ли сын в лесу, и совсем незаметно, завороженный лесом и золотистой нитью насыпи, отмахал километров шесть, позабыв о том, что разыскивает сына, решив про себя, что тот давно уже дома, и вот он шел и шел по заброшенной ветке и сам себе почему-то показался таким же одиноким, заброшенным, мысли неожиданно обрели стройность и ясность, и он вдруг осознал, что жизнь уже наполовину прожита, что солнце клонится к вечеру.

Нет возврата в прошлое, раздумывал отец, все поржавело, поблекло, хотя юность еще тешит воспоминаниями, манит надеждами, дерзкими планами, далекими землями, морями, и, случается, все вокруг засверкает, заблестит, как когда-то в шестнадцать лет, а он - розовощекий пастушонок, и до первого сентября ему осталось раз-другой выгнать на луга стадо, а потом в школу, но все давно позади, работы невпроворот, работа без передышки, да и какая может быть передышка у деревенского труженика, никогда ее не будет, передышки этой, и невозможно ничего изменить, повернуть назад, потому что рельсы поржавели, шпалы прогнили, - вперед, только вперед, и неизвестно, что там, впереди, а ведь когда-то казалось, чего только не сбудется; но разве работа, жена и ребенок, разве это мало - вот твои рельсы, вот твой путь, живи, трудись, руки сильные, нервы крепкие, голова на плечах; но все понемногу уходит, близится ночь, а человек - не день, который опять рассветет, человек уходит без возврата; руки сильные, нервы крепкие, голова на плечах, еще можно многого достичь, только нет уже у жизни прежней тайны, четко и ясно угадываются знаки судьбы, на весах каждому отмерена своя доля, стрелки переключаются автоматически, и так грустно сознавать, что жизнь клонится к вечеру, солнце идет к закату.

Солнце клонилось к горизонту, противоположный склон оврага светился сочной зеленью, красной мякотью малины, бурыми стеблями, и отец припомнил крепыша машиниста, женщин, боявшихся переезжать через овраг, и ему неожиданно захотелось перейти речку, прыгая с камня на камень, да и малиной не грех побаловаться.

Отец перебрался через овраг и, переходя от куст-а к кусту, заметил, что лучшие ягоды кто-то успел обобрать; потом ему попался на глаза отпечаток маленькой ножки на рыхлой земле, и он вспомнил, что разыскивает сына, и забрался на пригорок, чтобы оглядеться.

Справа он увидел песчаную пустошь, а слева дегтярный пруд, солнце огромным прожектором освещало его черную поверхность, и отец прищурился, напрягая зрение.

Белая головка светлела в дегтярном пруду рядом с каким-то темным комочком.

Запыхавшись от бега, отец остановился у пруда, и мальчик, повернув к нему чумазое, заплаканное лицо, сказал:

- Я не могу вынуть ручки.

Он стоял на четвереньках, руки и ноги увязли в дегте, сам, весь зареванный, осипший от крика, отчаявшийся; было попросту дико видеть белобрысого мальчика в дегтярном пруду рядом с жалкой дворняжкой, и отец сгоряча, не подумав, желая поскорее вызволить мальчика из беды - в голове иных мыслей не было, только одна: если бы я не пришел, если бы я не пришел... дальше подумать страшно, - и отец сгоряча сделал несколько шагов, тотчас почувствовав, как нагретый солнцем, разжиженный деготь цепко, по самую щиколотку схватил его ступни. Отец развернулся в сторону берега и повалился ничком, пальцами впившись в редкие травинки на песке, затем рванул ноги к туловищу, башмаки остались в черном месиве, зато сам он, свободный, лежал на земле, несколько обескураженный своей опрометчивостью.