Александр Титов - Жизнь, которой не было

Батрак поглядывает на свою сожительницу редкими осторожными взглядами, зато с огромным затаенным презрением.

- Неси, тетушка, еще один пузырек! - Профессор едва ворочает языком. Похоже, ему все надоело: и разговоры, и сидение в жаре, и даже выпивка. О ней он заводит речь лишь по привычке. - А я тебе по весне тележку навозу притараню. Материалистическая компенсация ввиду отсутствия идей.

Фекла смеется, машет ладонью: зачем? У нее и так весь огород завален кучами навоза. Вам, удальцам, любому лишь намекни - не только навоза, золота притащите! Что толку-то? Бурьян из этого навоза так и прет, огород в сорняках, тяпать уморяюсь. И почему жизнь так чудно устроена: всю жизнь тут горбишь незнамо ради чего, видишь вокруг лишь пьяные хари, а в телевизоре "женчины будто плывуть - ходють!".

- Ты уж нагорбила... - сплевывает Батрак с презрением.

- Цыц! - Фекла оборачивается к нему побагровевшим лицом.

Батрак отъезжает на лавке к двери, словно бы отшвыриваемый силой страха и ненависти. Того и гляди они снова схватятся. Фекла встает со скрипучего табурета:

- Ладно уж, принесу еще бутылочку. Чтой-то мне пондравились ваши посиделки. Схоронила заначку для гостей, да уж ладно - вам подарю...

- "Подарю"! - Батрак шепотом повторяет давно забытое слово.

Поправив шаль и застегнув жакет, Фекла уходит к себе домой.

- Ушла моя НЛО! - облегченно переводит дух Батрак. Голос у него нормальный, сохранившийся с юношеских "стильных" времен, с чуть высокомерным оттенком. Он оживился, пересел на теплый нагретый табурет, где только что сидела его хозяйка. - Хорошую самогонку, сволочь, принесла, почти неразбавленную... Что это сегодня с ней случилось? А то ведь за копейку удавится. НЛО в натуре! Пузо полуклином, осталось рога ей приставить...

Прежнее прозвище Феклы - Урода. Теперь ее в насмешку зовут Демократкою. Она злится, обещает убить Батрака утюгом: из-за него, "ахтивиста паршивого", опозорилась!

Профессор с шутливой улыбкой склоняется к уху Батрака: она, НЛО твоя, ревнует тебя к дояркам. А ты возьми да назло ей найди себе в райцентре какую-нибудь "карлу-анархистку"!

Дядя Игнат весь во власти конкурентных страстей: моя-де самогонка все равно лучше и вреда от нее меньше. И вообще он гонит свою продукцию "из уважения к человечеству". В годы "сухого закона" сам Тарас Перфилыч, председатель, посылал к нему гонцов, чтобы попотчевать первачом различные делегации и журналистов с телевидения.

- Ты Фекле не конкурент, потому что сам выпиваешь половину своей продукции, - ехидно замечает Батрак. - Вот у нее самогонная экономика действительно экономная. Ты, дед, столько вина попил, что весь проспиртовался и еле ходишь. Куда уж тебе горох колхозный косить!

- Замолчи! - Дядя Игнат багровеет, весь трясется. - Да я тебя, негодяя, больше ни разу не похмелю... Вот! Будешь страдать, слезы лить - к порогу не подпущу!

Батрак смущенно покашливает в кулак. Ссориться с добрым стариком он не хотел.

Джон отыскал в углу печки фантик от жвачки.

- Цям-цям! - радостно вертит его в ладонях. - Дзон зеваль. Митя купит Дзону цям-цям.

- Куплю, куплю... - успокаивает его Митя. - Вот завтра пойду в школу и принесу.

- Купишь тут чего... - ворчит отец. - Зарплату уже который год сахаром да зерном выдают.

- Сахар я продам! - обещает заранее Профессор. - Загоню в одно хорошее место по приличной цене. Я уже договорился с ребятами. Весь тужиловский сахар пойдет к ним... А Джону я куплю целый мешок гостинцев. Ведь он самый настоящий мой спаситель!

Фантик от жвачки вылетает из рук идиота и, винтясь в жарком воздухе, падает на стол. Батрак машинально подхватывает его, подносит к лицу, жадно разглядывает. На фантике изображения небоскребов, автострада, пальмы, шикарные автомобили.

- Жить! Сейчас! - восклицает неожиданно Батрак тонким взвизгивающим голосом. - Не хочу прозябать под пятой Уроды, которая никогда не станет Демократкою... Моя партия обеспечит мне безбедную жизнь!

- Фекла - твоя судьба! - толкует ему Профессор, стараясь придать своим размышлениям философский оттенок. - Она - твой рок.

- Какой еще рок? - огрызается бывший стиляга, вспомнивший на мгновение о шестидесятых годах, когда он был молодым. - Я признаю лишь один рок музыкальный. Мое поколение воспитывалось на роке. Вам тут никому не понять, что такое рок.

Митя смотрит на отца, подпершего щеку ладонью и задремавшего в этой позе, и почему-то припоминает, что дома в шифоньере висит на деревянных плечиках единственный отцовский костюм - серый, в полосочку, купленный еще в советские времена, по словам матери, за девяносто рублей. Болгарского производства, с глянцевой невыброшенной этикеткой в кармане. Отец и надевал-то его раза два-три, когда ездил на совещания передовиков. Костюм давно пропах нафталином, на складках материи тонким серебристым слоем собралась пыль...