Владислав Титов: Всем смертям назло

могла проглотить. "Заговорил, заговорил, - значит, будет жить, будет!" А слезы заливали лицо.

- Почему ты плачешь?

- Я ничего... я так... я уже не плачу...

- Что в шахте?

- Ты спас людей и шахту от пожара... Там что-то могло взорваться...

- Кто подобрал меня?

- Коля Гончаров с проходчиками.

- Что говорят врачи?

- Врачи?.. Врачи говорят: ничего страшного нет. Немного полежишь здесь, и все пройдет. - Таня старается сказать это быстро-быстро, словно ждет, что вот войдет кто-нибудь в палату и крикнет: "Нет, не говорят этого врачи, они не надеются на спасение жизни!" И опять замолчит Сережка, и снова надвинется страшная ночь.

- Ты мне говоришь неправду, Таня. Зачем?

- Они... они ничего не понимают... они... - И со слезами выдохнула: Они говорят, что ты умрешь... Это неправда, неправда!

Взгляд Сергея устремлен в потолок, высокий и ослепительно белый. Справа, из угла, тянется узкая темная трещинка, тоненько петляет среди маленьких белых бугорков и незаметно теряется.

И опять показалось Петрову, что он спит и видит сон. Сон, как спрут, засосал его в свои липкие объятия, и нет сил высвободиться из них.

- Выйдите на минутку, мы посмотрим его, - обращается человек в белом.

Сзади стоят двое, держат стеклянного спрута с длинными резиновыми щупальцами.

"Врачи!" - мелькает мысль.

Женщина в белой косынке долго разбинтовывает левую руку Сергея. Бинт собрался в большой окровавленный клубок, а она все мотает и мотает, время от времени смотрит в лицо больному, вздыхает и вновь сматывает бинт. Сергей приподнимает голову, пытаясь увидеть свои руки. Сестра прикасается к его лбу и придерживает голову на подушке.

- Не надо смотреть! Не надо...

Горюнов наклонился над койкой, спрашивает:

- Больно? А здесь?

Сергей не чувствует боли и, только когда укололи в плечо, ойкнул.

- Я так и предполагал... Плохи твои дела, парень! Может быть, придется ампутировать. Я о руках говорю.

- Как ампутировать?! Резать?! Вы шутите, да?! Горюнов смотрит мимо больного и молчит.

- Ам-пу-ти-ро-вать... Как же это, а?! Как же я жить-то буду?! Руки... Таня! - И вдруг закричал диким, нечеловеческим криком: - Не дам, варвары, лучше убейте меня!

И затих.

На третий день началась гангрена. Выход был один - ампутация.

И немедленная...

6

Валерий Иванович Горюнов воспринял без энтузиазма Свое назначение лечащим врачом Сергея Петрова. При первом же осмотре Сергея, не вдаваясь в тонкости медицинского анализа, он твердо и категорически заключил - не выживет.

Человек эгоистичный и трусливый, Горюнов был напуган обширностью ран у больного, его воля была парализована видом человеческой трагедии. Одна мысль поставить себя в положение Петрова приводила его в уныние. Он и сам не знал, почему возникла эта кошмарная мысль, и всеми силами гнал ее. Ободрял себя тем, что ничего подобного с ним не может произойти, что вот сегодня же он пойдет домой цел и невредим, там его встретит жена, они будут смотреть телевизор, болтать о всяких пустяках, а может, пойдут в кино, наступила весна, летом они поедут на юг, к морю... От сердца отлегло, но ненадолго. Камнем над головой повисла все та же мысль. Сострадания к больному не было. В груди росло раздражение и злоба. "Его же придется оперировать, а он умрет под скальпелем. Не хватало еще смерти пациента в моем послужном списке. Все верят в сказочки Бадьяна... Ну и пусть берет его себе!"

В кабинете их было трое. Главврач больницы супился и молчал.

- Больной безнадежен. Зачем его дополнительно мучить операцией? говорил Горюнов.

- Не согласен. Надо испытать все. Вы лечащий врач и не имеете права отказываться от риска, - возражал Вано Ильич Бадьян.

Главврач еще долго слушал, как хитрил и изворачивался Горюнов, всеми средствами старался избавиться от трудного больного. Потом эстал и, скрывая раздражение, сказал:

- Решено. Вано Ильич, готовьте Петрова к операции. В конце кондов, каждый поступает так, как подсказывает долг и совесть.

7

Хирург Бадьян присел на краешек постели Сергея и повел осторожный разговор о необходимости операции. Петров смотрит мимо врача, и кажется, что он не слышит ня о жестокой гангрене, угрожающей ему, ни о том, что надо быть мужественным в тяжелые минуты жизни.

- Я не ребенок, доктор... А

- Вот и хорошо, вот и хорошо!

Во время операции Сергей не мигая смотрел на яркую операционную лампу в молчал. Бездонными омутами гояубе-ли широко раскрытые глаза, которые ничего не видели, не желали и не чувствовали. Даже боли. И только когда противно завизжала хирургическая пила, Сергей весь сжался я отвернулся от света.