Владислав Титов - Всем смертям назло

На этажерке стояли книги. Старые, потрепанные Танины учебники. Сергей пробежал глазами по выцветшим корешкам. На первой полке: "Физика", "Алгебра", "Учебник для подготовки сандружинниц"... На второй ему бросился в глаза знакомый малиновый корешок. Где-го он его видел совсем недавно. Но где? Сергей не мог вспомнить.

"Как же ее достать?" - остановился он в раздумье перед этажеркой. "Ртом!" - осенило его. Он сел на колени и потянулся губами к книге. Не рассчитав расстояния, сильно наклонившись, Сергей потерял равновесие и больно ткнулся лбом в полку. Попытался встать на ноги, но тут же беспомощно повалился на пол. "Спокойно, спокойно!" - успокаивал он сам себя, чувствуя, как неизвестно откуда появившийся приступ дикой злобы захлестывает его. Хотелось заорать безумным криком на весь мир, лишь бы дать выход клокочущей в груди обиде. "Спокойно! - прижимая к доскам ушибленный лоб, прошептал Сергей. - Так дело не пойдет!.."

Медленно поднявшись с пола, он походил по комнате. "Все-таки можно же достать!" - упрямо посмотрел он на малиновый корешок.

Злясь и спеша, Сергей снова принялся за начатое дело. Но книга, как заколдованная, ускользала ото рта, пряталась все глубже.

"Сверху, зубами! - решает Сергей и упирается носом в полку, Проклятье! Все против меня, даже собственный нос!"

- Глупенький! - услышал он позади себя голос Тани. - -Неужели тебе трудно позвать меня? Не делай больше так, Сережа, я обижусь!

- Я хотел сам, - смутился Сергей. - Надо же как-то приспосабливаться.

Внимательно посмотрев на Сергея, на его растерянно-удрученное лицо, Таня вдруг улыбнулась и согласно кивнула головой.

- Это от Егорыча, - положив книгу на стол, сказала она. Таня открыла малиновую обложку. На титульном листе

Сергей прочитал:

<����И. Е. Ларину. Другу, как брату. В день рождения. Район Норильска. 17 янв. 49 г.".

Ниже химическим карандашом было написано:

"Танечке и Сереже Петровым.

На долгую, добрую память,

14 сект. 1960 г."

А еще ниже крупным типографским шрифтом: "СПАРТАК"

- Постой, постой! - встрепенулся Сергей. - Четырнадцатое... Это же за день?..

- Да, Сережа, пятнадцатого его не стало... Кузнецов передал...

- Ты знала о его болезни?

- Да. Мы с Григорием Васильевичем не хотели расстраивать тебя. Опасались - ты опять, ну, как тогда... лекарства не принимал. Егорыч сам просил не пускать тебя к нему. Си знал, что умрет...

- Трудно, наверно, жить и знать, сколько осталось... Впрочем, как знать, что трудней - сразу или постепенно...

- Ты о чем? - вскинула глаза Таня.

- Сам не знаю. Шальные мысли лезут в голову. Дело нужно, тогда и всякая ерунда перестанет в голову лезть. Ты думаешь, я сам не понимаю, что нельзя поддаваться всяким... Только непросто это, Таня! Когда раны болели, легче было. Порошки, морфий унимали боль, а сейчас? Слышала, как гудят по утрам гудки? Душу рвут. Люди пошли на работу, спешат, волнуются, а я вроде тунеядца... В глаза стыдно смотреть...

- Не сочиняй, пожалуйста! -- возразила Таня, - Не на базаре ведь руки потерял...

- От этого сейчас не легче. В двадцать пять лет - и конец... Ни на что не годен. Неужели ни на что? А, Таня? Неужели только спать, есть, да и то с твоей помощью?

- Придумаем что-нибудь, Сережа. Вот увидишь!

Таня приблизилась к нему. Ей хотелось сказать что-то очень важное, придумать такое, чтобы сразу все прояснилось. Но она ведь тоже не знала, что делать. Она только верила, непоколебимо верила.

Так началась у Сергея новая жизнь. Порой ему казалось, что время застыло, перестало двигаться. Иногда эта кажущаяся неподвижность времени вдруг начинала беспокоить я даже мучить Сергея так, словно она была в действительности. Он чувствовал тогда себя смертельно раненным, и его не так угнетала боль, как то, что время для него остановилось, а товарищи идут вперед, забыв об упавшем и утверждая тем самым его непригодность для дальнейшей борьбы.

Однажды он вспомнил рассказ участника войны о том, как тот в одном из боев бежал впереди со знаменем и был тяжело ранен. Знамя подхватил другой, и через несколько минут оно затрепетало на самой видной точке "господствующей высоты". Там ликовало многоголосое "ура", трещал автоматный салют, а он лежал на росистой траве, глотая кровавые слезы от обиды на солдатскую судьбу.

Сергей не видел войны, но всем своим существом понимал чувства того солдата.

В середине октября, сняв небольшую комнатку недалеко от центра города, Петровы переселились в нее. Сергей почувствовал себя свободнее. Исчезло тягостное чувство, что он стесняет кого-то, мешает, ломает издавна заведенные порядки и привычки. И Таня в новой квартире стала другой. Ей было свободнее. Уходя, она и матери не могла объяснить, почему именно свободнее. Ведь многое трудно было объяснить даже матери.