Владислав Титов: Всем смертям назло

- Ты не бойся! - подбадривала жена. - Да так да, нет так нет!

- Что "да", что "нет"?

- А злиться ни к чему, не звери же там! Обыкновенные люди...

- Ты так думаешь?

- Ну конечно же! Когда мне было лет десять - двенадцать, одна женщина дала мне записку и попросила передать ее Лемешеву, он гастролировал в Ворошиловграде. Я взяла, подошла и передала, и ничего... человек как человек... даже улыбался... разговаривал... конфету мне дал...

- Конфету?

- Конфету.

- Ну да, конечно.

- Слушай, а он старый?

- Кто?

- Ну, этот что звонил тебе.

- А я откуда знаю.

- Слушай...

Не знаю уж как, но Рита открыла дверь, и мы очутились в небольшом полуподвальном кабинете, с тусклым, зарешеченным окном и низким серым потолием. За- столом у окна сидел элегантный седой человек с коротко вод&триженными седоватыми усами и курил сигарету, вставленную в короткий деревянный мундштук, Рядом с ним, упершись большими руками в стол, грузно стоял крупный мужчина, с широкими, седыми бровями. Седой встал и шагнул к нам навстречу:

- Я с вами вчера говорил?

- Да, - невнятно промямлил я.

- Очень хорошо, очень хорошо, я ждал вас. Проходите, пожалуйста, садитесь.

- Ну-у-у, профессор! - воскликнул бровастый и подошел ко мне, как к старому, хорошо знакомому человеку. - Так не делают! Кто-то охмуряет тебя, а мы ничего не знаем!

- Познакомьтесь, Степан Степанович Бугорков, поэт, - чуть улыбаясь в усы, произнес Тарас Михайлович. - У него свои счеты с киевлянами, поэтому он так непочтительно отзывается о них.

- Не-е-ет, дорогой, тут уж ничего невозможно сделать! - сказал поэт и раскатисто захохотал.

- Степа! Да в том, что ты гениальный поэт с европейской известностью, никто не сомневается. Об этом все знают. Тем более непонятно, зачем тебе с кем-то связываться?

- Это гениально! Аналис темпелис! Я пошел.

Он шагнул к двери и, не попрощавшись, вышел. Тарас Михайлович сел за стол, достал небольшую кожаную сигаретницу и вытянул сигарету.

- Повесть уже отредактирована в журнале?

- Да. Н-нет...

Рита дернула меня за рукав, Рыбас тихо покрякал и прикурил сигарету.

- Видите ли... я забрал ее оттуда...

- Почему? - тихо и, как мне показалось, строго спросил он.

- Видите ли...

Рита опять дернула меня за рукав.

- Они сказали, чтобы я... Нет, они предложили переписать некоторые места и вообще... А я не согласен и опять же...

Рита наступила мне на ногу.

- В общем, я написал письмо, и мне ее вернули, так как не согласен...

- Какой объем рукописи?

- Сто тридцать страниц.

- В каком она сейчас состоянии?

- Она с нами... тут...

Рита дрожащими руками расстегнула постоянно заедающий замок хозяйственной сумки и достала перевязанный ниткой рулон.

- Вы можете оставить ее мне?

- Конечно.

- Тогда давайте условимся так, я прочту рукопись, позвоню вам, и мы встретимся и уже более конкретно поговорим. Хорошо?

- Хорошо.

И опять секунды превратились в минуты, часы в дни, дни в недели. Время не то чтобы остановилось, нет, оно ползло мучительно медленно, словно издеваясь и казня. Неизвестен был тот момент, до которого оно доползет, и что принесет, и как поведет себя дальше. Телефон молчал, и мы боялись подходить к нему. А вдруг в тот момент, когда займем его, позвонит Рыбас? Долгожданный звонок раздался на третий день.

- Владислав Андреевич?

- Да.

- Я жду вас.

- Что он сказал? - допрашивала меня Рита.

- Что он ждет меня.

- И все?

- Все.

- Может, ты не расслышал чего?

- Ну что?.. Пойдем?

- Я не знаю.

- Надо идти...

Шел дождь, мелкий и нудный, без грозы и ветра, бесшумный, ненужный, ничем не пахнущий и бесцветный. Люди были неразговорчивыми и хмурыми. Мы шли неизвестно почему и зачем полдороги пешком по дождю, по мелким лужам. В дверях уже знакомой комнаты нас встретил Степан Степанович и зарокотал густым баском:

- Ну-у-у, профессор! Нельзя такие вещи делать! С тебя причитается. Сейчас тебе Тарас прочтет мораль...

- За что? - как крик о пощаде, вырвалось у меня.

- Это не имеет никакого значения!

- Степа... - укоризненно протянул Рыбас. - Ну что ты как балаболка! Не обращайте внимания. Садитесь. - Он помолчал, чиркнул зажигалкой, прикурил (сигарета была вставлена в длинный, резной мундштук) и, выпустив дым, сказал: - Собственно, задача моя облегчена тем, что я буду с вами говорить не как с начинающим автором, а как с равным, с человеком, несомненно одаренным. Скажу сразу - повесть ваша мне очень понравилась. Подобного в литературе я, по крайней мере, не встречал. Прихох пея удивляться, почему она до сих пор не дошла до читателя. Вероятно, истории литературы известны подобные случаи нерасторопности издателей. Я думаю, что ошибка должна быть исправлена, и немедленно. В повести есть небольшие стилистические погрешности, некоторые длинноты, но это легко устранимо. Если вы не возражаете, мы немедленно приступим к этому. - Он достал из стеля рукопись, положил на стол и раскрыл. - Я думаю, что первую главу об Иване Кондратъевиче Горюнове следует опустить. Она неестественна и чужеродна.