Сергей Антонов - Свалка

Выставком традиционной, проходившей всегда в начале лета выставки работал уже три часа: просмотрено было уже много работ и удачные в художественном отношении приняты, приближалось время обеда, и художники думали больше о хлебе насущном и некоторые уже было поднялись со стульев, но именно в этот не лучший момент появился и предстал перед выставкомом с завернутой в холст скульптурой Пенкин.

Надо сказать, что в секции скульптуры Пенкина знали давно, — слыл он личностью ничем не примечательной, и если брали работу его на выставку, то ставили работу всегда в месте незавидном, где-нибудь в углу, подальше.

Пенкин снял со скульптуры холст, и члены выставкома увидели гипсового выкрашенного коричневой краской лося — вещь, не имевшую к искусству никакого отношения, расхожую в том смысле, что встретить такое можно на базаре, на дощатом прилавке в окружении вереницы слоников и гипсовой свиньи-копилки с дыркой в голове. Члены выставкома с редким единодушием отклонили крашеного лося, председатель объявил перерыв, и члены выставкома гурьбой отправились обедать.

Глубокой ночью в неверном свете луны по залу с силуэтами темных скульптур крался Пенкин, тень его, отбрасываемая холодным светом, казалась длинной и горбатой — согнувшись под тяжестью лося на плече, Пенкин ступал по поскрипывающему вощеному полу и, миновав два главных больших зала, остановился в третьем нужном ему зале поменьше.

Пот и страх навалились на него с еще большей силой, как только он перестал двигаться, остановившись в углу зала, в месте, где стояли обычно его работы, если попадали на выставку. Пенкин снял чужую работу с постамента и, взявшись за лося, водрузил изваяние на свободное теперь место, будто почувствовав ободряющий удар копытом под ложечку, что, конечно, только показалось — крашеный лось стоял на постаменте тихо, как и положено стоять изделию из гипса — Пенкин, задвинув снятую скульптуру за постамент, прикрыл скульптуру холстом и, смахнув рукавом обильный пот с лица, двинулся назад; пройдя два больших зала, открыл дверь знакомой кладовки, в которой ждал, когда закроют помещение на ночь, и, упав широким задом на перевернутое ведро, привалился боком к некрашеной стене и заснул мгновенно. Утром его разбудили голоса уборщиц, выйдя из кладовки, переждав за шторой, пока из коридора уборщицы перейдут в зал, Пенкин, никем не замеченный, открыл входную дверь и очутился на улице.

Этим же днем, в шестнадцать часов, выставка открылась и вернисаж походил бы на вернисаж прошлогодний, если бы не два случая, необычных, странных, а то и вовсе непонятных.

Народ на вернисаж ходил свой, знавший друг друга давно и ни в какую Книгу отзывов ничего не писавший, — скульптор брал собрата по профессии под руку, подводил к своей работе и рассказывал, естественно, больше о достоинствах, чем о недостатках работы, вот, собственно, и все — ничего, впрочем, особенного…

Но тут, в этот день, Книга отзывов была найдена, открыта и листы ее исписаны. Все записи касались только Пенкина и его крашеного лося, и все до единой записи были дурного, ругательного свойства. Когда книга была исписана до последней страницы, произошло еще более странное событие: в зал вошел маленький толстый человек, сопровождаемый двумя атлетического сложения мужчинами, человек, быстро перебирая короткими ногами, обошел зал, затем так же быстро и молча второй и, наконец, в третьем зале остановился не где-нибудь, а перед злосчастным гипсовым лосем Пенкина. «Ну что ж! Вполне в духе времени. — Наклонившись, прочел вслух: — „Лось“, автор Пенкин. — И оборотясь к художникам с лицом, похожим на редьку, так что длинный тонкий корень редьки падал на лоб тонкой единственной прядью волос, сказал громко: — Похож лось. Несомненно! И найдет покупателя. Рыночная вещь». И, произнеся все это с видимым удовольствием, пошел быстро мимо расступившихся, изумленных художников через залы к входной двери и, сев в стоящую у уличного тротуара длинную, невиданную машину, уехал.

На следующий день, утром, нашли совершенно пьяную уборщицу, которая, мотая головой и плача, клялась, что гипсовый лось выпил у нее всю воду из ведра, приготовленного к уборке.

В поселке Ефросинья родила мальчика, и с разницей в неделю утром закричала Евдокия и, разрешившись от бремени, заснула счастливо, а мать вынесла ребенка на крыльцо, под теплый луч солнца, и люди видели, что то был мальчик.

Дети боялись куклы, кукла была ничья — никто не хотел брать куклу в дом, но, собравшись вместе, дети наряжали куклу в разные одежды, и все-таки кукла не становилась настоящей куклой, кончив забавляться, оставляли куклу, сунув куклу под куст, как что-то запретное, кукла ночевала под кустом, пока утром не приходили дети, чтобы снова сделать из куклы детскую куклу, но кукла с маленькой головой и большой выпуклой грудью смотрела нарисованными недетскими глазами на детей, и когда дети устали от своего любопытства, бросили куклу в лопухи. Рано утром Агриппина вышла на крыльцо, разминувшись в дверях с черной кошкой, увидела четырех больших крыс, принесенных кошкой, и лежавшую в середине розовую фигурку из пластмассы. Агриппина, наверное, рассудила как и черная кошка, положившая куклу не с краю, а на самом видном месте, потому что бросила куклу в глубокий узкий овраг, служивший помойкой.