Антон Чехов: Рассказы. Повести. Пьесы

Однако Толстой и сам понимал, что расходится с Чеховым в восприятии образа «Душечки» и ценит в нем не то, что хотел выразить автор. Помещая рассказ в составленный им в 1906 г. сборник «Круг чтения», он сопроводил его послесловием, в котором дает свое объяснение рассказу. По его мнению, Чехов под влиянием модных идей хотел посмеяться над «жалкой» «Душечкой», хотел «проклясть слабую, покоряющуюся, преданную мужчине, неразвитую женщину… но бог поэзии запретил ему и велел благословить, и он благословил и невольно одел таким чудным светом это милое существо, что оно навсегда останется образцом того, чем может быть женщина и для того, чтобы быть счастливой самой и делать счастливыми тех, с кем сводит ее судьба». Сообразуясь с этими взглядами, Толстой выбросил в тексте рассказа некоторые снижающие образ штрихи в характеристиках Ольги Семеновны и Кунина.

В. И. Ленин воспользовался образом «Душечки» в заметке «Социал-демократическая душечка» (октябрь 1905 г.).

Дама с собачкой (стр. 490). — Вскоре после появления в печати рассказа художница Μ. Т. Дроздова известила Чехова: «Был Левитан. Много говорили о Вас. Он все говорил: «черт возьми, как хорошо Антоний написал «Даму с собачкой». Восхищался рассказом М. Горький (начало января 1900 г.): «Читал «Даму» вашу… никто не может писать так просто о таких простых вещах, как вы это умеете. После самого незначительного вашего рассказа — все кажется грубым, написанным не пером, а точно поленом… Огромное вы делаете дело вашими маленькими рассказиками — возбуждая в людях отвращение к этой сонной, полумертвой жизни — черт бы ее побрал!» («Горький и Чехов», с. 61–62).

Стр. 499. « Гейша » (1896) — оперетта английского композитора Сиднея Джонса.

В овраге (стр. 503). — «Пишу большую повесть, скоро кончу…» — сообщает Чехов сестре 14 ноября 1899 г. о работе над повестью «В овраге». А 19 ноября уведомляет редактора журнала «Жизнь» В. А. Поссе: «…я пишу повесть для «Жизни», и готова она будет скоро, должно быть, ко 2-й половине декабря. В ней всего листа три, но тьма действующих лиц, толкотня, тесно очень — и приходится много возиться, чтобы эта толкотня не чувствовалась резко!»

В основу повести положен случай, о котором Чехов узнал на Сахалине, «а место действия — близ Мелихова» («А. Чехов и сюжеты», с. 146). «Я описываю тут жизнь, какая встречается в средних губерниях, я ее больше знаю, — рассказывал Чехов ялтинскому учителю С. Н. Щукину. — И купцы Хрымины есть в действительности. Только на самом деле они еще хуже. Их дети с восьми лет начинают пить водку и с детских же лет развратничают; они заразили сифилисом всю округу. Я не говорю об этом в повести… потому что говорить об этом считаю нехудожественным… то, что мальчика Липы обварили кипятком, это не исключительный случай, земские врачи нередко встречают такие случаи» («Чехов в восп.», с. 464). И. А. Бунин поведал однажды Чехову о сельском дьяконе, который «до крупинки съел как-то, на именинах… фунта два икры. Этой историей он начал свою повесть «В овраге», — вспоминает Бунин (там же, с. 526).

Отзывы были единодушны и восторженны. Для М. Горького «В овраге» явилось откровением, он увидел, как в повести «что-то бодрое и обнадеживающее пробивается сквозь кромешный ужас жизни» (В. А. Поссе. Мой жизненный путь. М.—Л., 1929, с. 155). С удовольствием передал он Чехову хвалебный отзыв Л. Н. Толстого (февраль 1900 г. — «Горький и Чехов», с. 68) и рассказал, как читал повесть мужикам на Полтавщине: «Если б вы видели, как это хорошо вышло! Заплакали хохлы, и я заплакал с ними. Костыль понравился им — черт знает до чего! Так что один мужик… даже выразил сожаление, что мало про того Костыля написано. Липа понравилась, старик, который говорит «велика матушка Россия». Да, славно все это вышло, должен я сказать. Всех простили мужики — и старого Цыбукина и Аксинью, всех! Чудесный вы человек, Антон Павлович, и огромный вы талантище» (июль 1900 г. — там же, с. 75). Сам М. Горький, сразу по выходе повести в свет, написал статью «По поводу нового рассказа А. П. Чехова «В овраге» («Нижегородский листок», 1900, № 29, 30 января), в которой дал настоящий бой буржуазной критике, настойчиво проводившей мысль о литературной и общественной незначительности Чехова. Прежде всего Горький подчеркнул главнейшую особенность чеховского творчества: «В рассказах Чехова нет ничего такого, чего не было бы в действительности. Страшная сила его таланта именно в том, что он никогда ничего не выдумывает от себя …» Полемизируя с теми, кто упрекал писателя в отсутствии мировоззрения, Горький писал: «У Чехова есть нечто большее, чем миросозерцание — он овладел своим представлением жизни… Он освещает ее скуку, ее нелепости, ее стремления, весь ее хаос с высшей точки зрения. И хотя эта точка зрения неуловима, не поддается определению — быть может, потому, что высока, — но она всегда чувствовалась в его рассказах и все ярче пробивается в них». Наконец, вопреки хору писак, упорно величавшему Чехова «певцом сумерек» и «хмурых людей», Горький громко заявил об оптимистическом звучании его творчества: «…каждый новый рассказ Чехова все усиливает одну глубоко ценную и нужную для нас ноту — ноту бодрости и любви к жизни… В новом рассказе, трагическом, мрачном до ужаса, эта нота звучит сильнее, чем раньше…» (там ж е, с. 121–126). Чехов был глубоко тронут статьей Горького и 15 февраля писал ему: «…Ваш фельетон в «Нижегородском листке» был бальзамом для моей души».