Лев Толстой: Не могу молчать

VII

И вот для того, чтобы достигнуть одной из этих двух целей, обращаюсь ко всем участникам этих страшных дел, обращаюсь ко всем, начиная с надевающих на людей-братьев, на женщин, на детей колпаки и петли, от тюремных смотрителей и до вас, главных распорядителей и разрешителей этих ужасных преступлений. Люди-братья! Опомнитесь, одумайтесь, поймите, что вы делаете. Вспомните, кто вы. Ведь вы прежде, чем быть палачами, генералами, прокурорами, судьями, премьерами, царями, прежде всего вы люди. Нынче выглянули на свет Божий, завтра вас не будет. (Вам-то, палачам всякого разряда, вызывавшим и вызывающим к себе особенную ненависть, вам-то особенно надо помнить это.) Неужели вам, выглянувшим на этот один короткий миг на свет Божий - ведь смерть, если вас и не убьют, всегда у всех нас за плечами, - неужели вам не видно в ваши светлые минуты, что ваше призвание в жизни не может быть в том, чтобы мучить, убивать людей, самим дрожать от страха быть убитыми, и лгать перед собою, перед людьми и перед Богом, уверяя себя и людей, что, принимая участие в этих делах, вы делаете важное, великое дело для блага миллионов? Неужели вы сами не знаете, - когда не опьянены обстановкой, лестью и привычными софизмами, - что все это - слова, придуманные только для того, чтобы, делая самые дурные дела, можно было бы считать себя хорошим человеком? Вы не можете не знать того, что у вас, так же как у каждого из нас, есть только одно настоящее дело, включающее в себя все остальные дела, - то, чтобы прожить этот короткий промежуток данного нам времени в согласии с той волей, которая послала нас в этот мир, и в согласии с ней уйти из него. Воля же эта хочет только одного: любви людей к людям. Вы же, что вы делаете? На что кладете свои душевные силы? Кого любите? Кто вас любит? Ваша жена? Ваш ребенок? Но ведь это не любовь. Любовь жены, детей - это не человеческая любовь. Так, и сильнее, любят животные. Человеческая любовь - это любовь человека к человеку, ко всякому человеку, как к сыну Божию и потому брату. Кого же вы так любите? Никого. А кто вас любит? Никто. Вас боятся, как боятся ката-палача или дикого зверя. Вам льстят, потому что в душе презирают вас и ненавидят - и как ненавидят! И вы это знаете и боитесь людей. Да, подумайте все вы, от высших до низших участников убийств, подумайте о том, кто вы, и перестаньте делать то, что делаете. Перестаньте - не для себя, не для своей личности, и не для людей, не для того, чтобы люди перестали осуждать вас, но для своей души, для того Бога, который, как вы ни заглушаете его, живет в вас.

31 мая 1908 г. Ясная Поляна

КОММЕНТАРИИ

Не могу молчать. Летом 1908 года это произведение Толстого опубликовали в переводах многие английские, немецкие, итальянские, французские и другие иностранные газеты. В России ряд газет, напечатавших отрывки из "Не могу молчать", поплатились большими штрафами. Издатель севастопольской газеты, напечатавший статью и расклеивший ее полный печатный текст по городу, был арестован и отдан под суд. Статья "Не могу молчать" широко распространялась в стране в рукописных списках и печаталась подпольными революционными организациями. В тульской подпольной типографии она набиралась по рукописи, доставленной из Ясной Поляны. Лишь в 1917 году статья получила открытый доступ к читателям.

В дневнике Толстого 10 марта 1908 года появилась запись: "Ужасаюсь на казни". В последующие дни дневник писателя становится летописью новых злодеяний царского правительства. 10 мая 1908 года газета "Русь" сообщила о казни в Херсоне 20 крестьян, обвиненных в том, что они совершили "разбойное нападение на усадьбу землевладельца в Елисаветградском уезде". Прочитав это сообщение, Толстой был подавлен. На другой день он подошел к фонографу (присланному ему в дар американским изобретателем Эдисоном) и сказал: "Нет, это невозможно! Нельзя так жить!.. Нельзя так жить!.. Нельзя и нельзя. Каждый день столько смертных приговоров, столько казней. Нынче пять, завтра семь, нынче двадцать мужиков повешено, двадцать смертей... А в Думе продолжают разговоры о Финляндии, о приезде королей, и всем кажется, что это так и должно быть..." (Гусев Н.Н. Два года с Л.Н.Толстым. М., 1973, с. 157). 14 мая в дневнике Толстой отметил: "Вчера, 13-го, написал обращение, обличение, не знаю, что - о казнях". Так началсь работа над статьей, которую писатель сначала называл в дневнике "Казни", "О смертных казнях". В окончательной редакции она получила название "Не могу молчать". В середине июня статья была завершена, потребовав всего месяц работы, правда, исключительной по своей интенсивности. Как и каждое публицистическое произведение позднего Толстого, статья "Не могу молчать" вызвала новый взрыв идейной борьбы. Правая черносотенно-монархическая и церковная - печать обрушилась на автора статьи с клеветой и бранью. Дошло до того, что Иоанн Кронштадский опубликовал "молитву", в которой просил Бога "взять с земли хульника... злейшего и нераскаянного Льва Толстого" (Вестник Европы, 1908, кн. 8, с. 816). А нововременец М.О.Меньшиков писал в своей статье: "По раздраженному тону, по анархизму банальных идей, по партийной озлобленности, по ожесточенной ненависти к "правительству" и "попам", Лев Толстой падает иногда до какого-нибудь плебея мысли" (Новое время, 1908, 13 июля). Многие люди в России решительно поддержали выступление Толстого. Художник И.Е.Репин заявил в своем письме в газеты: "Прав Лев Толстой - лучше петля или тюрьма, нежели продолжать безмолвно ежедневно узнавать об ужасных казнях, позорящих нашу Родину, и этим молчанием как бы сочувствовать им. Миллионы, десятки миллионов людей, несомненно, подпишутся теперь под письмом нашего великого гения, и каждая подпись выразит собою как бы вопль измученной души. Прошу редакцию присоединить мое имя к этому списку" (Слово, 1908, 10 июля). В этом же духе высказались о статье Толстого Леонид Андреев, Александр Блок и другие известные литераторы. Журнал "Вестник Европы" напечатал сочувственный отклик "Лев Толстой и его "Не могу молчать" (Вестник Европы, 1908, кн. 8, с. 810-816).