Дмитрий Григорович - Переселенцы

Благодаря усиленному труду Александры Константиновны дела Белицыных заметно улучшаются. Сергей Васильевич находится постоянно в отличном расположении духа. Возвращаясь в Петербург на зиму и являясь в своем обществе, Александра Константиновна снова делается одною из самых милых, образованных женщин большого света; она точно никогда даже и не живала в деревне.

Сергей Васильевич, наоборот, возвращаясь в Петербург, превращается вдруг в самого закоренелого помещика, который никогда как будто не покидал деревни. Он ни о чем больше не говорит, как о посевах, полях, постройках и разных хозяйственных улучшениях. Стоит только коснуться об обязанностях помещика, Сергей Васильевич разгорячается мгновенно. Так как мысли его по этому предмету совершенно сходятся с мыслями жены и так как Сергей Васильевич не наделен большим красноречием, то он с жаром и увлечением повторяет почти от слова до слова монолог, произнесенный когда-то женою и который он на досуге изучил в совершенстве. В обществе своем слывет он замечательным агрономом, примерным хозяином и образцовым помещиком. Мнение это доставляет неизъяснимое удовольствие Сергею Васильевичу, но, по-видимому, оно еще больше радует Александру Константиновну, которая ласково следит глазами за мужем и всегда весело ему улыбается. Она редко вмешивается в разговор и никогда слова не произносит о хозяйстве. Из этого свет заключает, что Белицына очень милая, добрая, но обыкновенная светская женщина, которая ездит в деревню для того только, чтоб угождать агроному-мужу.

Мнение света всегда верно, и мы поступили бы весьма неловко, если б не воспользовались случаем выразить наше глубокое уважение к меткости его приговоров.

Сени, примыкавшая к ним клетушка и задняя часть избы занимали почти половину двора.

Так по крайней мере подумал старик.

Так звали Тимофееву хозяйку.

Истертое и почерневшее полено от долгого пребывания в руках.

Старик не отрывал живых глаз своих от Катерины и ее мужа.

Маше десятый годок был, Петя в зыбке лежал.

Своих-то уж не было – извел, разбойник.

Тут когда-то в глухую осеннюю ночь утонул мужик – совсем утонул, с возом и лошадью.

Так звали ее.

Знак строптивого, беспокойного нрава.

Щадни – гости, на условном языке тульских и рязанских нищих, которые как бы составляют одну семью. Здесь, разумеется, исключительно говорится о нищих по ремеслу. Мы не долго будем пользоваться терпением читателя и приведем только несколько образчиков этого языка, бог весть откуда взявшегося и кем созданного (прим. автора).

Собак.

Дому.

Хлеб.

Ночь, ничего не видно.

Отопри, хозяйка-мать.

Глаза растерял, глядеть нечем, лишился вожака-мальчика, который водит слепых (прим. автора).

Это было прозвище великана.

Мать.

Предположение, которое вызвано было присутствием мальчика.

Глаза у меня в пальцы ушли.

Мясца.

Хлеб.

Деньги.

Овцы.

Мы не здешние, проходимцы, в Москву идем, знать не для чего.

Так звали его.

Истинные господа всегда учтивы и ласковы с людьми.

Герасим Афанасьевич подогнул колени и скорчил жалкую физиономию.

Он выпрямился молодцом и закинул назад голову.

Что, мимоходом сказать, было очень близко к его началу.

Он не раз уж покушался вызвать жену на разговор.

Вожака Фуфаева.

Несмотря на свои шестьдесят лет, Верстан владел страшною силой; величина кулаков его была соразмерна его исполинскому росту.

Нам без этого опасливо: мало ли какого народу на дороге попадается!

Пустить красного петуха, на языке разбойников, значит поджечь (прим. автора).

Так звали владетеля Марьинского.