Лев Толстой - Тихон и Маланья

- Напрасно коня променял, добрый конь был,- пробормотал он.

Сын не отвечал. Понял ли он или случайно, но Тихон ничего не сказал и начал рассказывать про своих мужиков, стоявших на станции, особенно про Пашку Шинтяка, который всех трех лошадей продал и даже хомуты сбыл.

Пашка Шинтяк был сын мужика, с которым старик вместе гонял и который обсчитал во время оно старика. Это была старая вражда. Старик вдруг засмеялся так чудно, что бабы уставились на него.

- Вишь, лобастый черт, в отца пошел; неправдой не наживешься небось.

И вслед за тем старик, поевши каши, утер бороду и усы и весело стал расспрашивать сына о том, как он выстоял эти два месяца, как бегают лошади, почем платят, с видимой гордостью и удовольствием. Сын охотно рассказывал, и разговор еще более оживился, когда запыхавшаяся солдатка принесла зеленый штофчик, старуха вытерла тряпкой толстый, с донышком в два пальца вышины стаканчик, и отец с сыном выпили по порции.

Особенно понравился старику рассказ сына о царском проезде.

- И сейчас подскакал фельдъегерь, соскочил, едут, говорит, через десять минут будут, по часам гнал. Сейчас глянул Михаил Никанорыч на часы. - Тихон, говорит, мотри, все ли справно. Моя, значит, четверка заплетена, выведена, готово, мол, не ты повезешь, а мы поедем. - И Тихон, засунув свои оттопыренные большие пальцы за поясок, тряхнул волосами и оглянулся на баб; они все слушали и смотрели на него. Маланька с чашкой присела на краю лавки и тоже встряхнула головой точно так же, как муж, как будто она рассказывала, и улыбнулась, как будто говоря: "Каковы мы молодцы с Тихоном!" Старик положил свои обе руки на стол и, нахмурившись, нагнул голову набок. Он, видимо, понимал всю важность дела. Солдатка, размахивая руками от самых плеч вперед себя и вместе, как маятником, прошла из двери, но, подойдя к печке, села, услыхав, о чем идет речь, и начала складывать занавеску вдвое, потом вчетверо и потом опять вдвое и опять вчетверо. Старуха же, имевшая только одну манеру слушать всякий рассказ, веселый ли он был или грустный, приняла эту манеру, состоящую в том, чтобы слегка покачивать головой, вздыхать и шептать какие-то слова, похожие на молитвы. Гришка же, напротив, всякий рассказ слушал так, как будто только ждал случая, чтобы покатиться со смеху. Теперь он это и сделал; как только Тихон сказал свой ответ становому: "Не ты повезешь, а мы", он так и фыркнул. Тихон не оглянулся на него, но ему не показалось нисколько не удивительно, что Гришка смеется,- напротив, он даже поверил, что рассказ его очень забавен.

- Только сейчас осмотрел я еще, значит, лошадей с фонарем, ночь темная была,- слышим, гремят с горы, с фонарями, два шестерика, пять четверней и шесть троек. Сейчас все по номерам. Сейчас передом Васька Скоморохинский наш с исправником прогремел. Тройку в лоск укатал, уж коренной волочится, колокольчик оборвал. Уж исправник не вышел из телеги, а котом выкатился на брюхо. Сейчас: "Самовары готовы?" - "Готовы". - "Пару на мост живо послать",- перила там сгнивши были. Шинтяка живо снарядили с каким-то дорожным. Сейчас сам с фонарями подкатил прямо, к крыльцу. Володька вез. Ему говорили, чтобы не заезжал по мосту, лошадей не сдержал. Живо подвывели наших. Все исправно было. Гляжу, Митька постромку закинул промеж ноги, так бы и поставил.

- Что ж, говорил что? - спросил старик.

- Сейчас говорит: "Какая станция?" Сейчас исправник: "Сирюково, говорит, ваше высокое царское величество". - "А? - представил Тихон, - а?" и притом так чудно выставил величественно грудь, что старуха так и залилась, как будто услыхала самую грустную новость. Гришка засмеялся, а солдатенок маленький с полатей уставился на старуху бабку, ожидая, что будет дальше.

- Заложили шестерик, сел фолетором наш Сенька.

- То-то бы Гришутку посадить,- вставил старик,- обмер бы.

- Так бы отзвонил,- отвечал Гришка, показывая все зубы, с таким выражением, что видно было, он не побоялся бы ни с царем ехать, ни с отцом и с старшим братом разговаривать.

- Сенька сел,- продолжал Тихон, пошевеливая пальцами,- светло было, как днем, фонарей двадцать было; тронули - ничего не видать.

- Что ж, сказал что-нибудь? - спросил старик.

- Только слышал: "Сейчас, говорит, хорошо, говорит, прощай". Тут смотритель, исправник: "Смотри, говорят, Тихон". Чего, думаю, не ваше смотрение; помолился богу. - Вытягивай, Сенька. Только сначала жутко было. Огляделся мало-мальски - ничего, все равно что с работой ехать. - Пошел! Думаю, как ехать, а под самую гору приходится, а тут еще захлестнули сукины дети постромку, как есть соскочила,- так на вожже всю дорогу левая бежала. Под горой исправника задавил было совсем. Он слезал за чем-то. "Пошел!" покрикивает. Уж и ехал же, против часов четыре минуты выгадал.