Софрон Данилов - Бьётся сердце

И вовремя! Всё, что было земли по ту сторону низинки, прямо на глазах ушло под воду. Глядь, а там уже сплошное море… Ну маленько опоздай мой Лэгэнтэй, и очутился бы я со своим стадом подо льдом, уплыл бы в Ледовитый океан… Никогда бы вы не услышали моего правдивого рассказа…

Когда же согнали скот в безопасное место, развели наконец костёр. Обсушились, поели. Были у меня две коровы дойные, я Лэгэнтэя кипячёным молочком отпаиваю, то-сё… Неужели не спасу?

Напрасно всё! Не одолел он. Воспаление лёгких, думаю, было у него. Среди ночи сознание потерял, потом бредить начал… На рассвете пришёл в себя, говорит мне, голову пробует поднять: «Луха, а Луха… что же это со мной? Как бокам больно! Задыхаюсь совсем, не дают бока дышать!»

Я над собой власть потерял, слёзы у меня текут, кричу я: «Что же ты наделал, Лэгэнтэй! И зачем ты сунулся, ты ведь умирать сюда приплыл! Зачем тебе было в воду лезть! Уж лучше бы я со своим стадом подо льдом пропал, моя глупость — мне и тонуть. Что ты наделал, Лэгэнтэй!»

Долго лежал Лэгэнтэй с закрытыми глазами, совсем силы его покинули. Потом всё-таки открыл, через силу говорит. Кашель его бьёт, лицо синеет, а он всё досказать спешит. Что сказал — на всю жизнь мне запало, слово к слову…

Сказал мне: «Что ты, Лухачаан, здесь молол по-пустому? Как же мне было не плыть, когда вижу — колхозное стадо гибнет. И ты, друг мне с детства, гибнешь… Радоваться надо — всех, до последнего телёнка, спасли… Размножится стадо, через десять лет колхоз уже сотней коров будет владеть. Сколько благодати от них людям! Такая жизнь хорошая идёт нам навстречу, Лухачаан! За неё и умирать не страшно. Ты это запомни, Луха: нам и умирать не страшно. Сколько бед мы знали… Помнишь, земпередел проводили, кулаки вредили… А как стога хлебные у нас пожгли! И всё-таки мы колхоз поставили на ноги. Ведь мы ничего за это себе не имели — всё для людей, каждое зёрнышко, всё для них… Потому мы и будем всегда жить в этом среднем мире Жить в среднем мире — то есть жить на этой земле — присловье, часто употребляемое в живой речи якутами. Идёт оно от якутской мифологии, согласно которой Вселенная состоит из трёх миров: Нижнего (преисподняя), Среднего (земля) и Верхнего (небо). …»

Лука достал кисет и спички, раскурил трубку, пыхнул дымом.

— Лэгэнтэй в земле давно, а я всё живу, вот какая история! Совсем старик Луха зажился… Не знал, что до такого чёрного дня доживу. Приду в школу к молодым, а они скажут: Лэгэнтэй Нохсоров? Кто такой? Не знаем такого. Кулилея знаем, а Лэгэнтэя Нохсорова не знаем… Да где же они были все эти годы, что Лэгэнтэя Нохсорова не знают? Он колхоз кровавыми мозолями для них построил, а они говорят: зачем нам в колхозе навоз таскать, мы лучше в город уедем, а колхоз пусть старый Луха тянет…

Он придавил огонь в трубке большим пальцем. С изломанным ногтем, был он чёрный, уже и на палец не похож, какой-то сучок корявый. Погашенную трубку старик сунул в карман.

— А кто из вас могилу Лэгэнтэя знает? Никто не знает… Раньше ещё вот эти, — кивнул он на Аласова, — когда были пионерами, — смотришь, подновят могилку, красной краской звезду покрасят. А сейчас уже никому нет дела до тебя, Лэгэнтэй. Совсем никому!

Старик вдруг вскочил со стула, огляделся вокруг, видимо ища свою шубейку и шапку, оставленные в учительской, и повернулся к Аласову:

— Уважаемый учитель Сэргэй… Не обессудь, не будет никакой тебе беседы. Сердце у меня уже плохое. Я за Лэгэнтэя вот как обижен… Прощай, учитель!

Не поднимая головы и что-то бормоча себе под нос, старик пошёл к двери, хромая больше обычного. Тщедушный, с острыми торчащими лопатками, он был похож на подростка.

В классе стояла мёртвая тишина.

Праздники для Майи были сущей бедой: опять вокруг будут суетиться, шуметь, опять будут приглашать её в компании, и опять она будет отказываться. Сколько ни ругала она себя за этот глупый стыд в кругу семейных — всё парами, а она одна — за неприкаянность в кругу молодых, сколько ни презирала себя за обывательские эти условности, — всё-таки в ней было что-то такое, что оказывалось сильнее здравого смысла: её звали, а она не шла.

Но теперь стало особенно сложно — теперь с ней была Саргылана.

— Майя Ивановна, а Нахова мы в гости позовём? Как-то жалко мне его всегда…

— В гости? Какие гости, Ланочка? — смутилась Майя, застигнутая врасплох.

— Ну в гости… Ведь праздник же! — теперь и девушка, в свою очередь, смутилась: сказала что-то не так.