Эми Хармон - Другая Блу

Уилсон стоял неподвижно, не отводя от меня глаз, и я поняла, что теперь-то добилась его безраздельного внимания, хотела того или нет.

– Джимми объяснил, почему люди борются и воюют. Им то не хватает места, то кому-то достался лучший кусок земли, и всем нам хочется то, что принадлежит другому, потому что им просто больше повезло. Так что мы воюем. Вы с Памелой – из одного социального класса. Вы из одной кучки, – вызывающе закончила я.

– И что это должно означать, Блу? – Уилсон говорил спокойно и устало. Он выглядел расстроенным, даже задетым. Я безразлично пожала плечами, злость покидала меня, как воздух из проколотого воздушного шарика.

Уилсон был умен. Ему не составило бы труда расшифровать смысл.

– Но если нас вырезал один тот же волк, – настойчиво произнес он, используя мою же легенду, чтобы объяснить свою точку зрения, – какая разница, куда мы попали?

– Большая. Почему так много людей страдает, а другие получают все без усилий? Для меня в этом не больше смысла, чем в индейской легенде.

– То есть ты злишься из-за того, куда ты попала. И ты злишься на меня… и Памелу тоже, потому что мы выросли на другом берегу, где трава зеленее?

То, как он понял мои слова, делало меня пристрастной судьей. Хотя так оно и было, так что, может, это и честно. Я пожала плечами и вздохнула, а Уилсон сложил руки на груди, серьезно глядя на меня.

– Никто из нас не виноват в том, куда попал, Блу. Но никто из нас не обязан оставаться там, куда его забросило. Почему бы тебе не сконцентрироваться на том, куда ты идешь, а не откуда? На том, что у тебя получается, а не на том, что злит? Ты пропускаешь ключевой элемент этой истории. Может быть, мораль этой легенды в том, что все мы вырезаны, созданы рукой мастера. Может, мы все – произведения искусства.

Я застонала.

– А потом вы скажете, что нужно просто быть собой, и все меня полюбят, да?

– Полюбят – слишком сильное слово, – невозмутимо возразил Уилсон.

Я усмехнулась.

– Я серьезно, – настаивала я, против воли улыбаясь. – Все эти «стань собой» – полная…

– Чушь?

– Точно. «Быть собой» работает, только если ты не неудачник, а если так, то лучше уж не быть собой.

Пришел черед Уилсона закатывать глаза, но я почувствовала, что он простил меня, и немного смягчилась.

– Как там в тех стихах, «Никто», вы цитировали на днях? Думаю, это более точное описание.

– Стихи Дикинсон? – Уилсон выглядел впечатленно-довольным, что я запомнила, и прочитал стихи, подняв брови, будто уверенный, что я точно не могла иметь в виду Дикинсон:

Я кивнула.

– Оно самое. Думаю, мы бы со стариной Диком подружились бы, потому что я-то точно никто.

– Старина Дик, вообще-то, Эмили Дикинсон. – Губы Уилсона дрогнули в улыбке. Я знала, кто на самом деле автор, но недавно заметила, что мне нравится его смешить.

– Красота этих стихов в том, что все мы разделяем это ощущение, потому что мы все чувствуем себя «никем». Будто сторонние наблюдатели, заглядывающие в окна. И мы чувствуем себя разбросанными по миру. Но, думаю, это наше самосознание делает из нас кого-то. И ты точно не «никто», Блу. Может быть, ты и не произведение искусства, но шедевр тот еще.

Налетел ноябрь, солнце светило мягко и рассеянно. Жаркий воздух пустыни уже не обжигал, и осень стала долгожданной передышкой, хотя в Вегасе и Боулдер-Сити росли сплошные пальмы. Мейсон начал приезжать чаще, и пока мы неслись через пустыню на его мотоцикле, мне нравилось быть с ним. А вот когда поездка заканчивалась, равно как наша страсть и похоть, и мы лежали в кровати, тяжело дыша, вот тогда говорить было не о чем. Мне всегда хотелось побыстрее уйти или чтобы ушел он. Я никогда не притворялась, что люблю его или что мне от него что-то нужно. А ему, похоже, хватало и того, что я могла ему дать.

Поэтому появление в моей квартире брата Мейсона, Брэндона, стало для меня полной неожиданностью.

Мэнни и Грасиела сидели у меня, смотрели шоу «Американский идол». Мэнни был уверен, что он поет лучше, чем почти все участники, и доказывал это в рекламные паузы, стоя на диване с воображаемым микрофоном в руке.

Он пел неплохо, а нехватку таланта компенсировал личным обаянием. Обычно Грасиела была его самым преданным фанатом, но тем вечером она была какая-то дерганая, постоянно проверяла телефон и ходила взад-вперед по комнате. И вообще она в последнее время действовала мне на нервы.