В. Яковлева - Ради жизни на земле (сборник)

Шли кромкой леса. Шли долго, почти весь день. Вдали били орудия. Иногда, незнакомо горбатясь, стороной проплывали чужие бомбардировщики. Слабо подрагивала земля. А может, это только кажется с непривычки, что она дрожит. Все проголодались. Кто-то предложил сварить кашу. Предложение приняли, ссыпали гороховый концентрат в единственное на всех ведро и, не подозревая даже, чем это может кончиться для них, развели костер. Поняли, когда на дымок пожаловали вражеские штурмовики и сбросили у кромки леса на поляну, где горел костер, несколько бомб.

Вот тогда военврач Чекуров и те, кто был с ним рядом, впервые поняли, что такое война. И еще они до конца узнали, как тяжело терять товарищей. Похоронили девятерых. И не успели отойти от могил, как на тот же дымок с большака примчалась колонна фашистских танков. Теперь путь отрезан и вперед и назад. Оставалось одно: логом пробираться к Десне и на тот берег. Но тут выяснилось, что пятеро врачей не умеют плавать. Что же делать?

Вопрос этот почему-то задали ему, Чекурову, хотя среди врачей он был самым молодым. И как-то так получилось, что он принял на себя ответственность за благополучие этой пятерки.

— Собирайте хворост. Живо. Вяжите из него пучки и сами обвязывайтесь хворостом. Ремнями, ремнями связывайте. Все ремни мне сюда. Мне.

Когда-то он наблюдал, как переправлял таким способом через полноводную Или чабан своего не умеющего плавать друга.

Когда выбрались на противоположный берег Десны, на том месте, где полчаса назад собирали хворост, уже лязгали гусеницами танки. Но теперь это уже не имело значения.

Шла война.

У небольшой укрытой садами деревеньки Волоконовки, что в Курской области, уже несколько дней не стихали бои. Эвакуацией раненых, подлежащих отправке в тыл, распоряжался молодой долговязый военврач, порывистый, громкоголосый.

— Противошоковый укол старшине.

— Эту группу куда, товарищ военврач?

— Сейчас.

— Я сам дойду до машины.

— Погодите. — Не нравится Чекурову вид капитана, который собирается дойти до машины без посторонней помощи и уверяет, что его лишь слегка царапнуло.

— Пустяк же!

— Погодите! — Беглый осмотр и команда: — На стол капитана. Готовить к операции.

— Кто будет оперировать?

— Я.

А чуть позже операционная сестра сообщила подругам:

— Вот так пустяк! Сквозное черепное ранение.

— А теперь как?

— Будет жить.

Бьют за Волоконовкой орудия. Встает дыбом земля. Стекаются в село, где расположился медсанбат, раненые.

Над операционным столом склонился военврач Чекуров. Он протягивает руку:

— Зажим… Пинцет. Зажим.

На лбу врача широкий кровоподтек. Это четыре дня тому назад его хлестнуло тросом. И его и военфельдшера Шаргуленко.

— Фельдшер тоже у стола.

— Зажим, Шаргуленко.

— Есть зажим.

— Жгут. Быстро.

— Вот.

У Шаргуленко кровоподтек и на лбу, и через всю щеку к подбородку. Ему досталось сильнее.

Четыре дня тому назад недалеко от села Шеповатое под Харьковом они вытаскивали из лога раненых. Наступила ночь. Гитлеровцы подошли ближе. Лог уже простреливался, и, когда взлетали ракеты, приходилось лежать не двигаясь. К утру всех из лога перенесли в более укромное местечко. И тут узнали, что фашисты обошли Шеповатое с двух сторон, отжали к лесу оборонявшие этот участок войска.

Так получилось, что про крохотную колхозную ферму в спешке временного отступления забыли. Вот-вот сюда ворвутся вражеские танки. Впереди образовался «ничейный» кусок ржаного поля. Он полого разбегается в стороны. На краю его горбатится небольшой мосток с поваленной набок машиной. Сечет крупный дождь, колотит по раскисшим опустевшим дорогам на «ничейной» земле, по всему полю за фермой.

Раненые лежат на соломе в колхозном амбаре, покрытом оцинкованным железом. Невдалеке от него штабель конных саней. Кто-то уложил их заботливо в ожидании зимы: сани отдельно, оглобли отдельно. Сечет дождь. И ни одной машины нигде. Да если бы и появились? Толку-то. Грязища такая, что ноги не вытянуть из нее. Лишь от большака доносится гул. Но до большака не меньше четырех километров. И неизвестно, чьи там гудят машины. Похоже, что неприятельские.

Раненые — их сорок человек — лежат в амбаре и вслушиваются в зловещую, ставшую такой непривычкой тишину, и со скрытой надеждой поглядывают на военврача. Они-то отчетливо представляют себе, что с ними будет, когда сюда ворвутся фашисты.

— Доктор, как же теперь?

— Спокойно. Без паники.