Иван Беляев - Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева

В четвертом полку осталось всего тридцать человек. Я посетил его командира. Бедный старик – это был тот самый, который «нанизал целую дивизию на шпагат», – обезумел от горя: «Наша третья батарея бросила нас сразу, противник раздавил нас без сопротивления».

Правая колонна отошла почти без потерь. Под разумным руководством Томилина и благодаря геройству Гургенидзе отряд выскользнул из железного кольца между фланкировавшими его пулеметами и огненной завесой тяжелой артиллерии.

– Когда мы увидели густые массы немецкой пехоты, – говори ли мне потом, – вот была бы цель для нашей батареи!.. Но тут же получили приказ об отходе и, прежде чем немцы пошли на штурм, уже очистили позиции.

Ни 1-я, ни 3-я батарея не выпустили ни одного снаряда. У них не было ни связи с пехотой, ни надежного наблюдения.

После перехода Бзуры Гургенидзе засел в Сухачеве с остатками полка. Я нашел его там в подвале большого каменного дома, который он обратил в опорный пункт. Стимулируя атаку, немцы открыли по нему бешеный огонь чемоданами [125]; под его защиту понабилась детвора, неизвестно почему застрявшая в городе. Больно было глядеть на эти искаженные ужасом личики.

– Перестаньте реветь понапрасну, – успокаивал их Гургенидзе, пряча их под фалдами своей шинели. – Ну, убьют, так убьют… Тут слезами не поможешь…

Эта картина навсегда врезалась в мою душу.

То, что было далее, не поддается описанию. Неожиданно остатки бригады были вызваны на ближайшую станцию железной дороги для отправки на Кавказ, где Энвер-бей [126]угрожал Тифлису. Простояв три часа в ожидании посадки, мы получили телеграмму об отмене. Разом рухнули все надежды на свидание с милыми, мечты о родных горах, на короткий отдых в вагонах… Пехоту бросили под Боржимов, где, по слухам, полки атаковали семью волнами траншеи, забитые пулеметами, под градом снарядов всех калибров до 12 дециметров включительно, которые одним выстрелом погребали взводы артиллерии, где пехота висла на проволочных заграждениях, тщетно пытаясь разрезать их ножницами или взорвать ручными гранатами.

После этого я уже не видел знакомых лиц среди офицеров, кроме 2-го полка, который уцелел каким-то чудом от поголовной гибели.

Когда остатки полков отвели на исполнение, мне удалось найти одного солдата 1-го полка, который рассказал мне грустную повесть о гибели его товарищей. Не привожу ее здесь по причинам, которые поймет читатель.

Артиллерию впервые отвели на отдых; причина заключалась в том, что еще не начали прибывать горные снаряды, а боевые комплекты были совершенно истощены.

Я воспользовался этой стоянкой, чтобы съездить на батарею брата Коли, которая стояла тут на позиции. Это было глубокой ночью, она вела непрерывный огонь, в то время как он вместе с командиром дивизиона полковником Кулацким находились на наблюдательном пункте, куда я уже не мог пробраться. Мы перекинулись лишь парой слов по телефону. Его батарея, только что сформированная, производила впечатление налаженной сбитой части. Два молоденьких прапорщика, один из коих был «старшим офицером», ясно и отчетливо подавали команды. Дисциплина огня была превосходная.

Я не мог оставаться долее нескольких минут, каждый час мы ждали переброски.

Это было на Рождество… В Рождественскую ночь в соседнем храме служили вечерню… Последнюю Рождественскую службу, которую я слышал в России.

Так же неожиданно батарея получила приказание возвращаться под Сухачев, где мы заняли пассивную позицию с единой задачей: парой сотен остававшихся еще снарядов гарантировать мост на Бзуре.

Позиция была идеальная во всех отношениях. Наблюдательный пункт я выбрал в верхнем этаже механической мельницы, откуда все было видно как на ладони. Обыкновенно я пробирался туда до рассвета и возвращался в сумерки, так как неприятельская артиллерия стреляла по отдельным всадникам. Все-таки один раз я попался. Меня спешно вызвали днем, и тотчас же два взвода стали охотиться за мной с двух сторон. Обыкновенно я выворачивался, постоянно меняя направление, но тут над моей головой сразу лопнуло два бризанта [127]; раскаленный осколок скользнул по руке, державшей поводья, и струя горячей крови хлынула в сапог выше стремени. Мой конь зашатался и, проскакав несколько шагов, грохнулся мертвый – я едва успел соскочить на землю.

– Вы ранены, ваше высокоблагородие… – трубач подвел мне своего коня.

– Нет, нет, забирай седло и езжай за другим конем, а я добегу пешком.