Иван Беляев - Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева

– Мы, старики, – говорил Шемгоков, отец Анчока, – сказали детям: «У вас, молодых, есть свой почетный старик – Врангель. А этого оставьте нам. Он к нам подошел, и мы с ним не расстанемся».

Вечером я уехал совершенно очарованный гостеприимством и тонким благородством оказанного мне приема. Теперь все это мне представляется чудным миражом, волшебной картиной прошлого.

Но то, что было, – наше! Его уже никто не отнимет у нас и не исказит. Пока сознание остается в душе – оно ЕСТЬ!

– Ein echter Kauckasier glaube ich?

Этот вопрос относится к неподвижно стоящему у столба с надписью, грозившей смертною казнью всякому, кто не сдаст оружия на ближайшем германском посту.

– Ein Ofzier vermutlich?

– Jawohl. [177]

На кавказце нет никакого отличия, кроме папахи и черкески. Но в его осанке и манерах есть нечто, что заставляет думать, что это офицер и притом природный вояка.

– Очень рад! Майор Гериг венгерской армии. Наверное, мы с вами не впервые встречаемся на войне? Бывали в Галиции? На Карпатах?

– На войне, как на балу, редко встречаются по одному только разу…

– И в Долине?

– Вы служили в 1-м Цесарском? Офицеры у «Альпийских стрелков» всегда красовались перед нами во весь рост, и в цепях, и в атаке.

– Это наша традиция. На Яворнике я получил этот шрам, – он поднял руку к виску.

– А я этот крест, – ответил русский, обнаруживая маленький белый крестик, скрытый в складках черкески. – Давайте руку, – прибавил он искренне. – Мы понимаем друг друга. Вас интересуют наши кавказские клинки, не правда ли?

– О да! Ведь нигде так их не ценят, как на Кавказе и у нас, в Венгрии.

– Хорошо, пойдемте! Если б вы были прусский офицер, я не приглашал бы вас.

В казино, импровизированном из «теплушки», все стены были увешаны клычами, гурдами, волчками, принадлежавшими начальнику эшелона князю Накашидзе и сопровождавшим его офицерам. У венгерца разбежались глаза.

– Ах, если б сюда бутылку хорошего токайского, – бормотал он, – но все равно, выпьем пару вашего цимлянского за глубокие рыцарские чувства обеих армий!

За время моей болезни меня назначили инспектором артиллерии, которая находилась под командой генерала Кутепова [178]. Я поехал в Ростов являться Врангелю, вступившему в командование армией.

На вокзале ко мне подбежала наша «добрая красавица Маруся», племянница дьякона Темирюевской станицы. Мы встретились, как родные. Ей не хватало билета. Мне все-таки удалось раздобыть его, и, хотя стоя, мы добрались до Тихорецкой. Там она вышла и побежала по темным улицам поселка.

К Кутепову я попал рано утром. Тотчас же я обошел все артиллерийские позиции корпуса, блестяще оборудованные командованием 6-й дивизии, полковником (имя которого я, к сожалению, забыл). Он прекрасно объяснил мне задачи каждой батареи и всевозможные случаи сосредоточения огня. Обо всем я доложил Кутепову, который остался крайне доволен обстоятельным докладом.

Вскоре, однако, весь штаб Кутепова, в том числе и я, был переброшен в Угольный район, где объединил отборные части старой Добровольческой армии, которым было присвоено название 1-го Корпуса. За мной последовал мой конвой, сохраненный мне любезностью моего временного заместителя, генерала Реныва. Но мой Мустафа уже вернулся в первобытное состояние, Вовочка после Минеральных Вод тоже исчез куда-то, а милый «мичман» Панафидин вернулся к своей морской профессии. При мне остались лишь Беслан, Магомет и дюжина казаков.

О своем новом назначении мне не пришлось жалеть. Кутепов относился ко мне с полным доверием, которое возрастало с каждым днем. Подобно Врангелю, он совершенно не мешал моей инициативе, но в то время, как с Врангелем я не знал покоя ни днем, ни ночью, здесь я был окружен полным комфортом, в котором нуждался после болезни.

Штаб следовал за войсками в экстренном поезде. Обедали мы все вместе – генералы, начальник штаба и я, что давало мне возможность поддерживать с ними непрерывную связь. У меня был свой вагон, где помещался я, заведующий артиллерийской частью полковник Хохлов и адъютанты. Лошади и конвой следовали все время за нами в том же составе, так что я мог поддерживать живую связь с войсками. Но они были разбросаны на широком фронте, и это было не так-то легко. Однажды под Змиевым [179]я чуть не поплатился за это. Когда я явился на находившуюся там на позиции мортирную батарею, маленький отряд, к которому она была придана, находился в полном окружении. Путь на мост был под угрозой полка ГПУ [180], адъютант полковника Ползикова, рекогносцировавший путь, отступая, бесследно исчез, очевидно, попав в плен. Мы с Ползиковым отходим во главе полуроты, прикрывающей орудия. Подойдя к мосту, я обратился к солдатам: «Когда крикну “ура”, бросайтесь все в штыки на мост и тащите за собой орудие». Противник не принял атаки, нам удалось даже захватить адъютанта полка, который сбился с дороги и попал к белым… Уже светало, когда мы очутились по сю сторону реки, я попал как раз к обеду.