Иван Беляев - Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева

Я сделал невероятное усилие и опустился с кровати. Приподнялся на четвереньки и пополз по холодному полу… Снова потерял чувства, но когда отдохнул, пополз снова и, наконец, очутился на заветной кровати и заснул, как убитый, как дитя в объятиях матери…

Меня разбудили крики… Я открыл глаза и увидел своего мучителя с лампой в руках, кругом него стояла толпа людей.

– Что вы делаете! Ведь вы заразите вашу жену! – гремел доктор. Но я ничего не понимал: слова, казалось, не проникали в мою душу. В проблесках сознания я видел перед собою кроткое, покорное личико – кто это был, я не мог бы объяснить. Когда это чудное личико наклонялось надо мною, мне становилось легче. Без него я не на ходил себе места. Теперь это личико находилось рядом с доктором… Он сказал, что это моя жена… Что такое жена?

Наконец, я пришел в сознание. Я узнал, что я уже умирал.

– Осталось только одно, – сказал доктор Кроль, – если ему вспрыснуть дигалену, может быть, он еще выживет.

Моя Аля бросилась разыскивать лекарство по всему городу. Наконец, нашла его в захудалой аптеке. Когда она вернулась, я лежал уже без пульса.

Дигален подействовал. Я стал поправляться. Моя Аля – теперь я уже узнал, кто был небесным видением, чье присутствие возвращало меня к жизни, – это была она! – она садилась подле меня и приносила мне чудесные мандарины, чистила и клала их мне в рот. Это служило мне жизненным эликсиром! Потом я узнал, что эти мандарины привозились прямо из Турции, из Трапезунда, и стоили по 20 рублей дюжина. А у Али оставалось всего 500. Через несколько дней мне стало гораздо легче. Мучили только паразиты. К моей постели подсел доктор Кроль, спасший мою жизнь.

– Слушайте, генерал, – сказал он, – вы можете понять все, что я говорю?

Я кивнул головой.

– Вы уже на выздоровлении. 70 на 100, что вы уже выскочили. А я… я умру. Вчера я чистил язык вашему умирающему товарищу, генералу Веверну (он раньше меня командовал моей батареей), и он укусил меня за палец. Я знаю, через восемь дней сыпняк, мое сердце хуже вашего. У меня в Батуме осталась дочь… и ни копейки денег. Сделайте все, чтоб доставить ее сюда и не дать ей погибнуть.

– Даю вам слово, доктор…

Я исполнил свое обещание: в день смерти доктора Кроля в газетах появился его некролог, моя благодарность моему спасителю и подписной лист, где я подписал его дочери 500 рублей – это было все, что оставалось у нас с Алей. А профессор Тиханович встретил и устроил осиротевшую девушку… Были эпизоды и в другом роде.

– Зайка! Помнишь нашу старинную знакомую, молодую сибирячку, учившуюся на инженерных курсах?

– Еще бы! Ведь она гостила у нас на Заротной.

– Она здесь, была замужем за доктором, с которым была тогда помолвлена. Теперь он скончался от холеры. Она хотела бы тебя видеть.

Передо мной молодая, цветущая дама. Вся в черном и в слезах…

– Зинаида Васильевна!

– Иван Тимофеевич!

Я совершенно не отдавал себе отчета в своих словах. Не знаю, как у меня вырвалось.

– Не волнуйтесь, мы вас выручим. Аля не могла удержаться от смеха.

– Ну и Зайка! Глаза лихорадочные, на голове повязка с ослиными ушами, а тоже собирается кого-то выручать!

Какое было для меня счастье, когда меня взяли из госпиталя и перевезли в богатую квартиру Аветисова, где, за неимением свободной комнаты, меня рядом с моей Алей поместили в огромном салоне, убранном картинами и портретами. Сам хозяин приходил временами любоваться то на одну, то на другую.

– Смотрите, генерал, – говорил он, – это копия с известной картины «Нильская невеста»! Это эскиз, картина не закончена. А глаза! Взгляните, какие у нее глаза!

Он глядел в кулак, как в подзорную трубку.

– Смотрите так! Она ведь как раз напротив вашей кровати… Видите, какое выражение! В них видна безумная тоска и глубокое отчаяние…

Если б я был там, подле нее, я бы умер, но не отдал ее проклятым чудовищам. Ах, если б милым, чудным Божьим созданиям угрожали только крокодилы! Но чья рука могла бы спасти их в проклятой трясине растления и разврата…

Перед болезнью мы с Мишушей были в госпитале, где поправлялся от тифа Ася, сын моего брата Володи. Он показывал мне письмо, полученное им через руки от отца, оставшегося в Петербурге… «Слышал о твоем замечательном хладнокровии», – писал он своему первенцу…

– Взял бы ты его к себе в адъютанты, – говорил мне Мишуша.

– С радостью! Ведь я давно предлагал ему это. Он сам отказывался.

– Я был глуп тогда, – отвечал мне бедняжка.