Иван Беляев - Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева

– Doch Lassen Sie ihn ihre Meinung haben! [149]– говорит он. Обедая на вокзале, нам пришлось встретиться еще с группой немцев, которым, как и нам, видимо, было приятно посидеть за роскошным table d’hote’ом, где проворные официанты подавали одно за другим бесподобные блюда, как по мирному времени.

Три немца, очевидно, Einjahriger [150], по-нашему, вольноопределяющиеся, оживленно стучали ножами и вилками, выбирая все самое дорогое. Они уселись в центре стола, как раз напротив нас.

– Was sagt er? Ich kann nicht vestehen! [151]– обратился ко мне один из них, указывая на официанта с салфеткой под мышкой, который положил перед ним счет. – Müssen wir bezahlen? [152]

Все трое поднялись: «Herr Leutnant, Herr Leutnant! Sagen Sie uns ob wir etwas bezahlen müssen? [153]» – затараторили они вдруг, обращаясь к дверям, но в комнате не было никакого лейтенанта, и все трое стали понемногу пятиться к выходу, пока совсем не исчезли из виду. Официант молча пожал плечами и пошел убирать тарелки.

Опять движемся скачками от станции до станции. «Nur immer Langsam voran!» [154]– как напевала Алисынька у Волконских. За эти полтора-два месяца мы многое повидали в дороге… На остановках отправлялись по соседним деревням покупать яйца, масло, молоко, творог, жареных кур и гусей, сало. Теперь около Мариуполя целых две недели питались роскошной осетриной… Дорогой молодежь повлюблялась, кое-кто поженился. Одна даже произвела на свет. Ссорились и мирились, вызывая на дуэль… Однажды явились немцы с обыском. Все попрятали оружие. Барыни, в порыве патриотизма, позапрятали наши револьверы и карабины туда, где раки зимуют… Чего только не было дорогой!

В Мариуполе присутствовали на заутрене. Служил чудный батюшка, с которым за короткие дни мы сошлись душа в душу и расстались со слезами. Накануне отъезда я пошел за бельем к доброй женщине, которая перемыла и перегладила все наше приданое.

Это был первый день праздника. В хате толпилось много портовых, все больше матросы с торговых судов.

– Вот, милости просим, – загалдела толпа. – Вовремя пожаловали. Вы, кавказцы, – веселые ребята, так уж выпьем заодно! Да може еще спляшем?

Мне подали стаканчик с каким-то вонючим содержимым – оказалось, чистейший денатурат!

– Выпьем за нашу великую, бескровную революцию, за всемирный пролетариат…

Я остолбенел…

– И за нашего несравненного Главнокомандующего Великого князя Николая Николаевича. Ура!

Тут я уже не выдержал. Проглотил поднесенную мне отраву и духом вылетел за двери. Вот чье имя могло бы еще всколыхнуть народные массы…

В Таганроге весь состав немедленно отправили в мастерские менять перегоревшие оси, и мы решились пройти прямо на квартиру генеральши Чернецовой, которая несколько месяцев назад списалась с нами, предлагая свой очаг. Семья Чернецовых уже много лет находилась в самых тесных отношениях с семьей моего отца, и теперь, месяца три назад, вдова с обеими дочерьми и с четырьмя внуками поселилась в Таганроге.

Уже вечерело, и, захватив маленький чемоданчик с дорожными принадлежностями, мы молча шагали по пустынным улицам. Каково же было наше отчаяние, когда дворник заявил, что в сумерки квартира Чернецовых запирается до самого утра, так как там только женщины и дети, а в городе «пошаливают»…

Деваться было совершенно некуда. Поезд уже ушел за несколько верст, дворник сказал, что искать помещения в эту пору бесполезно, разве что примут в соседнем подворье у викарного епископа. Мы схватились за эту идею, благо Марья Осиповна в своих письмах превозносила до небес преосвященного, его доброту и истинно христианскую душу.

Архиерейский дом выглядел угрюмо и сурово. На наш стук выскочил послушник, который сейчас же скрылся и по возвращении сообщил, что по монастырским правилам вдвоем принять на ночь не могут, что барыня может переночевать в запасной комнате, а сам архиерей занят, так как к нему приехал преподобный Антоний Волынский и Галицкий. И что он просит никоим образом не шуметь, дабы не побеспокоить Владыку громкими разговорами.

Пришлось оставить Алю, а самому шагать по улице до шести часов утра, когда ударил колокол к утренней службе, и моя Алечка со своим чемоданчиком вылетела ко мне навстречу после жуткой ночи в негостеприимном подворье… Дрожа от холода, мы бросились к Чернецовым.

Но и там двери все еще были заперты. По счастью, дворник пригласил нас к себе. Его жена быстро согрела самовар и напоила нас горячим чаем. Наконец, ровно в восемь, все двери распахнулись, и мы попали в объятия генеральши, которая рассыпалась в извинениях за проведенную нами ночь. Она сообщила нам обо всех бедствиях, постигших наших близких в Петербурге.