Иван Беляев - Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева

Впоследствии, в разгаре революции, ночью, при отступлении из Тернополя мои разведчики встретились с батареями 4-го дивизиона. «Видим, катят какие-то чудные пушки на восьмерках лошадей с саженными колесами. – Вы, – говорят, – 13-го дивизиона? Так это у вас наш дорогой командир полковник Беляев? Ох, как же мы за ним тужили! Вот был командир! Теперь бы нам его, мы бы его на руках носили!»

В Минске я нашел своего старшего брата Сережу, который был назначен Эвертом в качестве начальника артиллерии фронта. При нем для распоряжений состоял Н. М. Энден, наш дальний родственник, бывший офицер лейб-гвардии 1-й артиллерийской бригады. Брат мой был полон надежд, ехал на фронт и должен был через несколько дней вернуться. Он посоветовал мне подождать немного до приезда Великого князя Сергея Михайловича, чтоб хлопотать о новом назначении.

Через несколько дней явился и Великий князь. Но он был уже не тот, каким я видел его, когда посетил его в Михайловской дворце: больной, загнанный преследованиями «Прогрессивного блока», который в те дни обрушился на безответственных министров и Великих князей. Теперь его окружала целая свита любимцев и, когда он появился в зале в походной форме и сапогах на высоких каблуках, то казался титаном среди пигмеев, которых он душил облаками своей колоссальной сигары и которым безапелляционно подносил готовые решения.

Брата моего, с его самостоятельными взглядами на все, он, видимо, уже не переносил.

– Ступай переговорить о себе с Барсуковым, – шепнул мне брат на ходу. У него самого, видимо, порвались связи с Великим князем.

Я знал Барсукова, сейчас он был его правой рукой. Тот принял меня сердечно.

– Первый открывающийся отдельный дивизион будет ваш, – отвечал он мне. – А покамест отдыхайте!

Я воспользовался этими днями, чтоб съездить еще раз в милый Питер. Явившийся на смену брата Али-Ага Шихлинский со своим окружением не произвел на меня приятного впечатления, а Сережа уехал обратно в свою армию.

У своих я нашел полное успокоение и умиротворение душевное. Моя Алечка, казалось, в мое отсутствие расцвела еще более.

Когда мы очутились одни в уютной, чистенькой гостиной сестры и, сидя рядом с нею, я изливал ей все, что накопилось в душе, она, казалось, и не слышала моих слов. Глядя на меня своими лучезарными глазами, с радостной улыбкой на устах она повторяла только:

– Ах, как я рада, как я счастлива!

Теперь все родные объединились вокруг Марии Николаевны, которая в своем одиночестве стала как бы центром всей семьи. Там читались письма от Коли о его жизни в Лондоне, туда приезжал с фронта Тима, ставший любимцем племянник, туда приходила Елизавета Николаевна со всей Сережиной семьей. Лиля приносила письма от Володи из плена. Мария Николаевна хотела перетянуть к себе и Алю, предлагая ей отдельную комнату в опустелом доме. Но Махочка с Ангелиночкой не хотели отпускать ее от себя, она стала для них очагом домашнего уюта, источником тихих интимных радостей. От меня с фронта к ней приезжали всегда молодые офицеры, к ней прибегали барышни Постовские и другие знакомые, и кругом нее всегда била живая струя, она озаряла всех лучами радости и счастья – пели романсы, даже танцевали и скрашивали тихую, почти монастырскую жизнь Махочки и ее дочери.

А для бедной «Анжель» жизнь складывалась печально. Ее мечты о преподавании рухнули благодаря тому, что она все еще продолжала заикаться. Она искала успокоения, сбиваясь с ног работой с ранеными солдатами, которые потом писали ей трогательные письма. Но с детства она затаила любовь к сыну соседнего помещика Кошкарова. Он приезжал к нам еще кадетом. Когда оба подросли, их соединяла тысяча деревенских воспоминаний… А теперь выяснилось, что он и не мечтал соединиться с нею, и все ее иллюзии пошли прахом… Знала обо всем одна только «Мамти»… Мне он никогда не нравился.

Его отец был безнравственный человек, сестра унаследовала от матери-грузинки красоту и темперамент; она была близкой подругой Энденов, но ее жизнь была разбита негодяем-отцом. Офицеры 24-й бригады сообщили мне данные против их товарища. Так оно и оказалось впоследствии, когда он стал красным комиссаром.

Но сердце бедной Ангелиночки было разбито. Эту любовь она лелеяла в груди и намеренно закрывала глаза на все окружающее. Только иногда безобидное веселье молодежи вызывало на ее исхудалом личике сочувственную улыбку…

Короткие минуты отпуска я использовал, чтоб посетить последнюю оставшуюся в живых тетю Лелю.