Иван Беляев - Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева

Армию могли возродить Суворов, Румянцев – можно ли было ожидать, что она вылетит из портфеля бывшего земского врача, как Минерва из головы Юпитера, в полном вооружении блестящих доспехов? В свое время нашлись люди, способные принять и осуществить простой и ясный проект Дениса Давыдова и вызвать к жизни войну, погубившую Наполеона. Но кто из нынешних людей, занятых личными или партийными интересами, стал бы теперь слушать голос рядового офицера?

Собравшись с силами, я поехал в Гатчину, где доживал последние месяцы мой старик-отец.

– Ты предлагаешь мне решиться на отчаянный шаг, – отвечал он мне. – Неужели ты думаешь, что меня допустят подать мое мнение Государю? Разве ты не слышал, что говорят при дворе? «Как можно тревожить израненое сердце Их Величеств этими тяжелыми во просами?» Ведь ты помнишь, когда я был в силе, когда Кронштадт и Петергоф были спасены нами от катастрофы, что я мог сделать, чтоб открыть глаза Царю? Помнишь, как меня вызвал к телефону Великий князь и сказал: «Не смейте тревожить Государя этими докладами! Как вы не понимаете, что этим вы терзаете человеколюбивое сердце нашего милосердного монарха». И для чего ты добиваешься всего этого? Неужели и в тебе дрогнуло сердце накануне возвращения на позицию?

– Как ты можешь так думать обо мне, милый мой папочка? – возразил я, жестоко уязвленный упреком. – То, что я делаю, я делаю для других, для армии, для России. Во всяком случае, я возвращаюсь на позицию и выпью чашу до конца. Но я иду туда, как шел Гектор на свой последний бой, зная наперед, чем он кончится.

Два года спустя, при расставании, Мария Николаевна припомнила мне этот разговор. «Как точно ты предсказал будущее, – говорила она. – Я часто вспоминала твои слова!»

Участь Трои была предрешена. Не спасли ее ни плач Кассандры, ни предостережения Лаокоона. И когда не нашлось возражений на его мудрые слова, вышли змеи и задушили его и его детей.

А жизнь протекала своим порядком. От нее не уйдет ни мудрый, ни неразумный, ни предусмотрительный, ни беспечный…

Перед отъездом на грязи в Евпаторию меня осматривал доктор Боткин, лейб-медик Царской семьи.

Не люблю, когда доктора слушают мое сердце. Он повторил все сказанное мне 20 лет назад доктором Николаевским.

– С вашим сердцем вам нельзя служить в строю. Вы можете выдержать лишь в условиях строгого режима тыловой жизни.

– Но как же, доктор, с этим самым сердцем я делал под огнем версту и две бегом, проводил дни и ночи в пылу сражения, забывая о себе!

– Чувство долга иногда может нас вынудить далеко перейти предел возможного. Но на этом нельзя строить расчеты. Покажитесь мне еще раз по возвращении из Евпатории.

Пребывание наше в Крыму было сказкой. Дуван, подаривший эту санаторию Императрице, делал все возможное, чтоб развлечь и успокоить своих гостей. После спектаклей мы ездили к нему в именье, катались под парусом по лазурным волнам Черного моря, ночью всей царскосельской компанией ездили в bau Rivage («Буриваш» по местному произношению), где нас ждали традиционные чебуреки; забывая все на свете – и настоящее и будущее. Пока, наконец, я получил неожиданную телеграмму из Питера: «Приезжайте немедленно, – писала Мария Николаевна, – папа при смерти».

Я бросил лечение – оставалось еще несколько грязевых сеансов, – и мы помчались обратно. Подвод не было, нам грозило бесполезное пребывание на почтовой станции, но в эту минуту к крыльцу подкатило роскошное ландо – Паша Богуславский, племянник Николая Аристарховича, с женою, уже инженер, начальник дистанции. Мы с восторгом приняли его предложение и поспели как раз к экспрессу.

Отца я застал уже в последние минуты, окруженного всеми близкими. Все братья, кроме Володи, находившегося в плену, и Коли, который уже занял свой пост в Лондоне, явились с фронта. Он еще узнавал нас, хотя говорил с трудом и вскоре закрыл глаза. Последние его слова были: «Мир в Петрограде, мир в Берлине»… Его похоронили в Сергиевой пустыни рядом с мамой согласно завещанию. В Царском я встретил Боткина.

– Удивительно, – говорил он, осмотрев меня, – ваше сердце неузнаваемо! Оно функционирует превосходно, вы можете ехать куда угодно!

Я пошел прощаться к Императрице. Она благословила меня маленьким серебряным образком Св. Георгия Победоносца и молитвенником, как всех своих пациентов, дала также каждому по пакету с бельем. Княжон я уже не видал. Шах-Багов снова поправился, но его устроили начальником санитарного поезда, который ходил с фронта прямо в Сибирь и обратно, не заходя в Питер. Князь Геловани уехал начальником санатории в Евпаторию, Мелик Адамов оставался еще там, на грязях, там же мы распрощались с Лепехами и Таскевичами. В лазарете Ее Величества уже осталось мало знакомых лиц.