Дмитрий Яблонский - Таежный бурелом

Маслов сел на кровать. Суханов вполголоса передал ему текст письма. В нем сообщалось о мерах, предпринимаемых подпольем для их освобождения, и самое важное: фамилия коммуниста, работающего в тюремной прачечной, — Цао Ди-сю и пароль.

И оттого, что с волей, наконец, установлена связь, оба повеселели. Настала ночь, но сна не было.

— Знаешь, Гриша, давай воззвание писать к владивостокской молодежи. Кстати, испытаем связного.

Суханов достал кусок графита, стал царапать на носовом платке.

Взвешивая каждое слово, экономя место, он писал «Воззвание Владивостокского Совета к русской молодежи Дальнего Востока».

Буква за буквой, слово за словом рождался призыв.

«Товарищи! Революционная молодежь Приморья! Ваша задача — разрушать тыл интервентов. Вы должны мешать продвижению поездов с войсками…»

Тихо, без обычного грохота открылась тюремная дверь. Вошел молодой казак в папахе с желтым верхом, в погонах подхорунжего, с четырьмя георгиевскими крестами. Из руки Суханова выпал графит. Маслов скомкал в пальцах носовой платок.

Подхорунжий усмехнулся.

— Нужна помощь? На меня рассчитывайте.

Он говорил горячим быстрым шепотом.

— Ты что, сдурел, паря? — озлился Маслов, сжимая кулаки.

— Не бойтесь, спят все — самое время.

Маслов оглядел статного подхорунжего.

— Волчья душа в тебе. Сам суди: порядочному человеку разве место в тюрьме? Знаем мы вашего брата!

— Ранен я был, вот начальство и послало сюда. Охрану несет команда выздоравливающих, а скоро на фронт… Документы уже готовят…

— Проваливай, проваливай, паря, — угрюмо посоветовал Маслов.

Подхорунжий невольно сделал шаг назад: столько презрения и гнева увидел он в его глазах.

— Не верите? Ведь я тоже русский…

Горло подхорунжего перехватила спазма.

Суханов вглядывался в лицо казака.

— Не обижайся, сам знаешь, какое время.

— Оно так, но доносчиком никогда не был. Все-таки поимейте в виду. Борис я Кожов — из Гленовской станицы. Пригожусь. Который день прислушиваюсь к вашим разговорам, тоска гложет, очи на лоб вылазят.

Рука подхорунжего сжала эфес клинка.

— Сестренку Нинку японцы повесили…

— За что?

Подхорунжий пожал плечами, не ответил.

— Эх, уж теперь-то моя шашка умоется в их крови…

Глаза казака зловеще сверкали.

Суханов переглянулся с Масловым, сказал:

— Вот если бы в баню, заела вошь… ну и бумаги бы…

— Устрою, завтра сведут. Все сделаю.

Подхорунжий захлопнул двери, забренчал ключами.

Вечером он повел арестованных в баню. В раздевалке их встретил старый китаец с седой косой. Он вполголоса сказал:

— Моя Цао Ди-сю! Вошка надо жарить?

Суханов показал глазами на гимнастерку. Китаец кивнул головой и, забрав грязное белье, ушел.

На следующую ночь подхорунжий снова пришел, принес бумагу и карандаш. Он рассказал о забастовке. Бастующие требовали освобождения депутатов Совета.

— Что делается во Владивостоке — не рассказать: как в котле бурлящем все прет через край. Попы молебны служат, а японцы на улицу нос боятся высунуть.

Казак вынул из кармана пачку махорки. Курили жадно, пока цигарки не стали жечь пальцы.

— Ухожу я, невмоготу, а следа нет… — сказал Кожов.

— Ищи и найдешь! По готовому следу настоящий охотник не ходит, — заметил Суханов.

— Это верно! Ну покедова, жив буду — встретимся.

— Помни одно: хочешь служить народу — действуй с умом и пользой. А так сгинешь без толку.

Через несколько дней правительство Дербера обнародовало решение об освобождении председателя Владивостокского Совета Суханова. Подкошенный туберкулезом, почти умирающий большевик не казался оккупационным властям опасным. Вместе с тем власти сочли нужным пойти на этот шаг, чтобы не вызывать излишнего озлобления у населения города.

Утренний ветерок рассеял туман, накрывший скалистые берега, брызнули лучи яркого летнего солнца.

Андрей, сидевший на берегу, отложил книгу. Огляделся кругом, поразился произошедшей вокруг перемене. Недавно еще хмурое небо теперь сияло нежной голубизной.

Сбросил на камни одежду, растянулся на горячем песке. Он ждал.

С отвесной скалы покатился гравий. С обрыва, цепляясь за карнизы и уступы скал, спускался какой-то человек, одетый в бархатную поддевку, как приказчик. Андрей увидел его, но не переменил положения, не поднялся навстречу. Только придвинул к себе брюки, где в кармане лежал браунинг.

— Здравствуй. Ты молотобоец? Нож не откуешь? — спросил незнакомец.