Егор Овчаренков - Последний бросок на запад

— Да разве так пьют? — сказал он по-русски, когда капитан с бледным лицом и дрожащими руками поставил пустой стакан.

Капитан вытер губы и поинтересовался у переводчика, что же имеет в виду русский.

— Я говорю молодец, — пояснил Чернышев. — Еще немного практики — и будешь совсем как русский!

— А-а… — немного придя в себя, кивнул капитан.

Кавьель, сочувственно посмотрев на капитана, предложил тому сигарету.

— На, закури. Мне после граппы всегда курить хочется…

Капитан, лицо которого из бледного стало зеленым, сунул в рот сигарету и потянулся за зажигалкой. Схватив ее, он только с третьей попытки попал концом сигареты в пламя.

«Да, — подумал Чернышев. — Этот пить никогда не научится».

— Ты, может быть, пойдешь спать, завтра рано вставать, — сказал Кавьель, положив начальнику руку на плечо.

— Да… Завтра рано вставать, а мне нужна светлая голова…

И с помощью лейтенанта он направился к двери.

— C’est un si brave et excellent homme, notre bon Chernusov… [5] Он такой славный человек, наш добрый Чернышев… (фр.). — попрощался он, остановившись у порога.

Чернышев помахал ему рукой.

— Да, видимо, так пить может только русский… — заметил Кавьель, когда вернулся.

— Это потому, что в России бывают сильные морозы, — через переводчика пояснил Вадим.

Поняв, что настал благоприятный момент выяснить свое будущее, Чернышев через переводчика обратился к французскому офицеру, когда они выпили еще по рюмочке.

— Кто будет проводить расследование?

Кавьель пожал плечами и сказал, а хорват услужливо перевел:

— Господин лейтенант говорит, что это — не в его компетенции. Он утверждает, что через два дня приедет полковник Янтолич, он решит, что с тобой делать.

— А где он сейчас?

— В Жепе, — ответил Кавьель через хорвата. — Все решают, кому какой кусок земли должен принадлежать.

— Это война, на мой взгляд, вообще никогда не кончится…

— Ну почему же, — возразил француз. — Силы хорватов увеличиваются, плюс сухопутные войска НАТО скоро подключатся… Умиротворим мы вас всех.

— Если бы не босняки, то, может быть, все уже успокоилось бы, — блеснул своими познаниями политической обстановки Чернышев. — Это они держат всю линию фронта в напряжении. А союз хорватов и босняков больше на бумагах, чем на на самом деле, видел я, как они друг друга любят! Сербам сейчас вообще выступать не с руки — им бы свою территорию как-нибудь удержать. Сербам, конечно, следует крепко дать по башке, но и о мусульманах не забывать. Они вечно всем недовольны.

— Это уж точно… — от себя согласился переводчик хорват и перевел слова Чернышева Кавьелю.

Видимо, француз все больше и больше проникался симпатией к этому темноволосому русскому, и потому поинтересовался: как же он, Вадим Чернышев, попал в Боснию?

Чернышев сам разлил по рюмкам граппу, закурил и только после этого ответил:

— Деньги. Все дело в деньгах… Понимаешь, моя подружка попала в большие затруднения, — он посмотрел в глаза французу и принялся вдохновенно врать. Хорват едва поспевал переводить: — Ну, я одолжил денег, дал ей… Теперь отдавать надо, а меня с работы выгнали… Ну вот я сюда и приехал, чтобы долг отработать.

— Как! — удивился француз. — Ты рискуешь здесь жизнью ради того, что бы помочь своей подружке?!

Чернышев скромно опустил глаза.

— И когда тебе надо отдать деньги? — спросил Кавьель.

— Через три недели… Боюсь, что не успею.

Лейтенант покачал головой.

— Это уж точно, не успеешь… А они хоть у тебя есть?

— Что?

— Деньги.

— Да, — обрадовавшись, что разговор направляется в нужное русло, ответил Вадим. — Слушай, господин лейтенант… У меня есть к тебе очень конкретное предложение…

Хорват удивленно вскинул брови — вот уж не ожидал он, что от этого арестованного наемника может последовать какое-то «конкретное предложение».

— Что? — заинтересовался француз.

Вадим понял — сейчас или никогда. Сперва он попросил отправить отсюда переводчика, что и было исполнено. Лицо француза стало необычайно серьезным, кажется, он поверил, что с этим рослым славянином можно иметь дело.

Когда хорват удалился, Чернышев взял со стола авторучку и лист бумаги и нарисовал на нем 5000 $, знак равенства и разорванные цепи — мол, столько он может заплатить за свое освобождение.

Вне всякого сомнения, Кавьель отличался сообразительностью — он сразу же понял, о чем идет речь.

И подумал, что если русский не блефует, то у него и побольше можно выбрать, коли сразу предложена такая большая сумма. Положение Чернышева было не из лучших и блефовать ему не с руки..