Александр Былинов - Запасный полк

Щербак, задумавшись, брел по плацу. Он понимал, что переносит сейчас самое трудное испытание из всех, которые выпадали и могут выпасть на его долю.

Ветер брызнул каплями дождя, обдал разгоряченное лицо. В политотдел Щербак решил теперь не идти. Он пойдет домой и ляжет спать.

Жил он неподалеку от Мельника, точно в таком же деревянном домике, обмазанном глиной. Когда Щербак подходил к дому, дождь уже превратился в ливень, земля стала скользкой, и Щербак ускорил шаги. Уже у дверей он почти столкнулся лицом к лицу с Аренским.

— Прошу прощения, товарищ комиссар. Мне надо сказать вам два слова.

— Фу, напугал. Как привидение. Ты что, спектакль какой разыгрываешь? А если б я так испугался, что взял бы да стрельнул?

— Надо было стрельнуть, товарищ комиссар.

— Будет тебе пустяки болтать. Чего тебе? Впрочем, зайдем ко мне.

— Нет, нет, товарищ комиссар. Я не могу. У меня многое накипело на душе. Но сегодня я не мог с вами не поговорить. Вижу ваше горе. И мне надо было вам сказать...

Щербак почувствовал, что отпустить Аренского не сможет.

— Заходите!

— Нет, не зайду, товарищ комиссар. Только выслушайте. То, что случилось с Собольковым, должно было произойти. Не убивайтесь. Вы здесь, ей-богу, ни при чем. От судьбы не уйдешь.

Аренский исчез так же внезапно, как и появился.

«Что за чертовщина! — подумал Щербак. — Часом, не свихнулся ли наш артист?»

Дома Щербака встретили настороженно. Ирина, видимо, предупредила детей, особенно маленького Игорька, который привык вечерами надоедать отцу. Они очень любили батьку — сурового, но доброго.

Сестры занимались в соседней комнате; Игорек, высунув язык, что-то рисовал на белом листке. Мать с опаской поглядывала на него. В квартире было тесновато, но уютно. Мебели — почти никакой, но занавески, вышитые коврики и скатерки создавали впечатление обжитого, милого уголка.

Щербак пообедал и коротко, избегая смотреть в глаза, рассказал о странной встрече с Аренским.

— Почему же ты не пригласил его? — встревожилась Ирина. — Человек без семьи, одинокий.

— Чудной он какой-то нынче.

— Будешь чудным, когда неудачи преследуют.

— Да ты откуда знаешь?

— Все знаем, не беспокойся. Аренского зря не пригласил. Не очень уж ты большая цаца, чтобы побрезговать за один стол с этаким человеком сесть.

Щербак улыбнулся. Нравилась она ему своими резкими и неожиданными суждениями! Но тут уж неправа баба, ей-богу, неправа.

— Не могу я со всеми за стол садиться, Ира, — серьезно оказал Щербак. — Субординация, знаешь? А ты, как солдатская жена, могла бы это понять давно.

— Конечно же, я солдатская жена, — повторила Ирина. Ей, вероятно, понравились эти слова. — Но не тут у тебя гвоздок. Не в чинах разница, Щербак. Чапаев похлестче тебя был, а чаевал с солдатами. А в том, что не любишь тех, которые пограмотнее тебя. Небось с Собольковым покойным тоже за стол не садился.

По лицу Щербака прошла тень. Он встал, резко отбросив табуретку, схватил шинель, фуражку и, ни слова не говоря, вышел.

Ирина мгновение стояла растерянно, потом словно пришла в себя и стала со злостью убирать посуду. Она любила мужа, знала его силу и его слабости. Не стеснялась говорить правду в глаза. Знала, что он страдает от недостатка настоящей грамотности и жадно стремится к тому, чтобы дети получили образование, раз уж самому не удалось, но знала и то, что не очень расположен к интеллигентам, попадающим под его начало. Не то чтобы он их преследовал, нет, этого ее Василий никогда не позволил бы ни себе ни другим, а попросту недолюбливал. Вот и сегодня, в такой дождь, встретившись у самой двери с Аренским, не уговорил зайти, не согрел.

Слова о Соболькове вырвались неожиданно. Но она не пожалела о них даже тогда, когда за мужем гулко захлопнулась дверь. Вошла старшая дочь, Катя, вылитая отец — худощавая, смуглая, с его настороженным взглядом.

— Что случилось, мама?

— Ничего особенного. Ты же знаешь нашего Щербака. Сам правду режет, а когда ему в глаза пальнешь — не очень-то. Вот под душ побежал...

— Может простудиться, — покачала головой Катя. Она училась в девятом классе и считалась в доме главной советчицей. Она дружила с Наташей, дочерью командира полка, хотя была много моложе. Вдумчивая, медлительная, она, казалось, все происходившее в полку воспринимала острее и более чутко даже, чем отец и мать. Отъезд Мельника она пережила небезболезненно, понимая, что ее отец, комиссар, так же причастен ко всему, что делалось в полку. Она зорко наблюдала за отношениями родителей, ценила прямоту и честность матери, но вместе с тем считала отца мудрым и опытным.